Владетель Ниффльхейма
Шрифт:
— Ты… ты… я не хочу этого видеть! Да я попробую! Но это бесполезно! Бесполезно, слышишь?! И это не я боюсь! Это ты боишься поглядеть правде в глаза! Мы обречены! Мы все здесь обречены!
Тишина была ответом.
— Чтоб тебя… — проворчала кошка. — Чтоб тебе там заблудиться!
На повилике появились ягоды, крупные, красные, словно кровью налитые.
Это здание выделялось среди прочих особым, живым запахом. И пусть чувствовались в нем и кислота старческой немощи, и горечь болезни, но они всяко лучше нефтяного
Он коснулся и черной шкуры, но тут же отпрянул, затих.
— Выходи, Ниссе, — сказала кошка шепотом. — Не бойся. Я не за тобой. Я к тебе.
— Я и не боюсь.
Куча хлама в дальнем углу зашевелилась, и появился крохотный человечек в белом халате.
— Они здесь?
— Здесь, — ответил человечек. — Все. Р-рядышком. Сейчас… сейчас… помогу.
Он прижал широкую лопасть уха к стене и поскреб кирпич ногтем.
— Да… да… там… Доктор Вершинин, пройдите в третью палату. Доктор Вершинин, пройдите в третью палату, — загудел старый дом. А Ниссе, вытерев руки о халат, начертил на стене воротца.
— Идем, двуликая, — сказал он, вынимая из кармана дебелого светляка. — Поспешать бы. Вершинин — хозяин справный. Надолго не загуляит.
Нора вывела в светлую комнату со стеклянными стенами.
В комнате стояли аппараты, очень много аппаратов. Некоторые скрежетали, как рассерженные сверчки. Другие шипели. Третьи молча рисовали на экранах кривые линии.
А главное, что все они были мертвы, но странным образом не позволяли умереть той, которая, собственно говоря, интересовала Снот.
— Поспеши, — велел Ниссе и, сунув светляка на место, потянулся.
Он тянулся и тянулся к потолку, пока не стал размером с обыкновенного человека. Человек этот был лыс, носат и обряжен в белый халат с завязками на спине. Из-под халата выглядывали черные брюки, а из-под брюк — короткие широкие ступни с корявыми пальцами. Меж пальцев торчали клочья рыжего меха, а может быть, что и мха.
С домовыми никогда не угадаешь.
Кошка фыркнула и прыжком взлетела на кровать.
— Ну здравствуй, — сказала она.
Девчонка не ответила. Она лежала смирно, опутанная разноцветными проводами. На тонких вкусных змей похожи, пахнут иначе. Прокусить бы пластиковую шкурку, добраться до нежной мякоти…
Убить мертвое.
Но Снот велела себе не отвлекаться. Она прошла по самому краю кровати, тронула носом белую руку, холодную и сухую. Добравшись до низкой подушки, Снот легла над головой девочки. Вытянулись черные лапы, усы щекотнули кожу.
— Пр-р-роснись… пр-р-роснись.
Мурлыканье заглушило все машины сразу, оно наплывало и обволакивало. Веки девочки дрогнули. Глазные яблоки пришли в движение.
Влево. Вправо.
Вверх.
Вниз.
Вправо. Влево. Быстро. И быстрее, до розовых слез и треснувших сосудов.
Музыка Ниффльхейма
А гримова скрипка страха не знала.
— Пр-р-рочь… пр-р-рочь…
Сердце остановилось. Дыхание иссякло. Кошка выпила его до дна, а после вернула, надеясь, что еще не слишком поздно. И что привнесенная ею частица чужого мира, не слишком повредит безнадежному делу.
— Что здесь твориться? — дверь распахнулась, и в комнату вошел высокий человек в зеленом халате. — Кто вы такой? Ах ты…
Он кинулся было к кошке, но вставший на пути его Ниссе схватил человека за руки.
— Стой, — сказал он.
— Брысь пошла! Брысь пошла! Да кто вы такой? Отпустите немедленно! Я полицию вызову!
Доктор пробовал вырваться, но Ниссе был силен.
— Стой, — повторял он. — Стой.
А потом откашлялся и произнес механическим голосом:
— Доктор Вершинин, срочно пройдите в третью палату.
— Руки ему не поломай, — Снот неловко соскочила с кровати. Змеи-провода потянулись было за ней, они тоже хотели съесть кошку, но были привязаны к ящикам-приборам. — Пригодятся еще.
— Кошки не разговаривают, — сказал доктор Вершинин. И Советница с ним согласилась:
— Конечно, не разговаривают. Тебе кажется. Ты устал. Ты много работал.
— Да.
— Тебе надо домой.
— Да.
— И забери уже того котенка, которого ты неделю подкармливаешь. Пригодится.
Ниссе фыркнул и разжал руки.
— А бельишко-то подворовывают, — произнес он, поскребшись ступней о плитку. — И на кухне, на кухне у тебя непорядок. Нехорошо! Хозяйство блюсти надо, Вершинин.
Доктор кивнул. Он смотрел, как человек, донельзя похожий на первого главврача больницы, уменьшается. Тает, тает… истаивает. А кошка вот сразу исчезла.
И правильно. Какие кошки в реанимационном отделении? Нонсенс!
Это от усталости все. Мерещится.
Доктор Вершинин подошел к кровати. Он знал, что присутствие его здесь и сейчас не имеет смысла, что в свое время он сделал все возможное для этой девочки, равно как и для тех мальчишек, которые лежали в соседнем боксе, и что теперь ему, как и прочим, остается одно — ждать.
Надеятся.
Верить. Но во что? В везение. Разве что в него. Немного в чудо и в силы высшие, но уж никак не в говорящих кошек. Впрочем, котенка Вершинин забрал. Тощего, рыжего, синеглазого, совсем как тот, что когда-то у бабушки жил.
— Аспирином будешь, — сказал Вершинин котенку.
И тот мяукнул в ответ, стало быть согласился.
Глава 2. Кое-что о родительской любви
Мама Юленьки, Изабелла Петровна, в бога не верила. В храм она заглядывала на Рождество и Пасху, держала в кошельке иконку, а вторую — в машине, прилепив к приборной панели скотчем, но вот чтобы действительно верить, душой — нет.