Владимир Красное Солнышко
Шрифт:
Ярослав пировал и бражничал не вследствие молодости — он уже родился старым и мудрым. Именно это его качество — врожденную мудрость — и оставила для нас летопись, опустив все остальное. А если вспомнить, что летописи как раз началом его правления были поставлены под жесткий контроль церкви, становится понятной важность этой летописной оценки.
Да, он пировал и бражничал на широкую ногу в самом разном общественном окружении. И никогда не пьянел. То ли этот дар оказался природным, то ли новгородский князь подавлял влитый хмель собственной волей, которая была куда сильнее, нежели пьяное расслабление, распускавшее прежде
Ярослав неспешно и порою весело — все зависело от того, в каком обществе проходил очередной пир, — ждал своего «угодья». Тщательно готовясь к звонким встречам, он продумывал течение застольной беседы от истока до устья. От хвалы и славы до приступов пьяной откровенности, ловко направляя эти приступы в нужном ему направлении. Он был неплохим психологом, этот хромоногий, с детства обреченный терпеть злые мальчишеские насмешки, замкнутый на все замки и не очень-то разговорчивый мудрец.
Встречи внешне — для постороннего глаза — шли по кругу. После «Золотых поясов» Новгорода следовали беседы с воеводами и бывалыми дружинниками, князь новгородский пировал с купцами, ведущими заморскую торговлю, потом хвалу и славу восторженно кричали либо именитые люди Великого города, либо совсем уж простой народ. Потом…
Всем казалось, что князь новгородский шествует по кругу, переходя с одного пира на другой, но Ярослав никогда не ходил кругами. Он поднимался — или опускался? — по спирали, и беря круче, и копая глубже. При этом никому и в голову не приходило, что мудрый искуситель ходит по отлично продуманной и понятной только ему одному тропе познания.
Князь Ярослав сразу понял, что никогда не встретит бояр, пируя в окружении купцов, и никогда не столкнется с купцами, поднимая кубки среди ремесленников. Умея наблюдать и слушать, он быстро в этом разобрался. В Господине Великом Новгороде правила бал кастовость, говоря сегодняшним языком, или строгая цеховая замкнутость, говоря языком раннего Средневековья. Боярам было «невместно» присутствовать на пиру купцов, равно как купцам — присутствовать на пиру ремесленников. Каждая каста была замкнута в себе самой, решительно не интересуясь какими бы то ни было слухами о кастах иных.
Вот и теперь первыми Ярослав пригласил на пир бояр во главе с посадником. Триста «Золотых поясов», как их называли, поскольку только они имели исключительное право надевать эти пояса в торжественных случаях.
Поднимая заздравные кубки во хвалу и славу присутствующих, Ярослав всегда был оживлен и всегда весел. А природная живость и искренняя веселость новгородского князя вызывали в ответ оживление за столом, и тяжелые кубки опрокидывались один за другим.
Веселье способствует аппетиту, незаметно подтачивая настороженность, даже если эта настороженность вполне свойственна характеру. Смех — весьма приятная и легкая для застольной беседы кисея, размывающая осторожность в разговорах. Никогда не хмелевший Ярослав не только это понимал, но и рассчитывал на это. И горестно вздохнул именно тогда, когда горестно вздохнуть означало тронуть надтреснутую струну в сердцах вчерашних владык Господина Великого Новгорода.
— Я помню Великий город с той поры, когда мне было всего-то лет шесть
Над пиршественным столом пронесся тяжкий вздох.
— Что, перевелись рыба и икра? Пчелы больше не делают меда и воска? Мастера не плетут канатов?
Молчали гости. И глубокая горечь была в этом молчании.
— И рыба не перевелась, и пчелы по-прежнему поставляют мед и воск, и мастера с прежним умением и старанием плетут канаты. Что же случилось?
Ярослав выдержал продуманную паузу и повторил:
— Что же случилось с тобой, Господин Великий Новгород? Ответь!..
Стол настороженно молчал.
— Не надо бояться гнева праведного. Никогда не копите его в сердце своем. Кто повинен?
— Киев!.. — с ненавистью крикнул кто-то. — В Византию всё уходит! В Византию!..
— За христианство платим! — закричал и посадник. — За христианство!..
— Им мало наших поруганных богов, — сказал Ярослав. — Им мало грабежа наших богатств. Им мало нашего позора, нашего труда, нашей… — он сделал вид, что подыскивает слово: — нашей третьестепенности…
Взревел весь пиршественный стол.
— Подумайте над этим, — негромко сказал Ярослав и все тотчас же угомонились. — Подумайте. Мы еще соберемся. После того как я повидаюсь с дружинами. С бывшей непобедимой боевой мощью Новгорода.
Последняя точка была поставлена.
В Господине Великом Новгороде существовали три вооруженные боевые единицы. Две дружины и хорошо обученное вооруженное ополчение. Предполагались три встречи, и первая из них — с ополченцами.
Начали с заздравных кубков, криков «Хвала!» и «Слава!» и краткой речи Ярослава, в которой он отдал должное смелости и стойкости ополченцев. Ополченцам было лестно и приятно слушать его слова, но Ярослав особо церемониться с ними не собирался:
— Тем обиднее было видеть, как друзья князя Владимира накостыляли вам. Трех угрохали, четверых вроде бы в Волхов сбросили. Сколько там потонуло-то?
Вразнобой закричали:
— Двое!..
— Нет, трое!..
— Да все четверо!..
— А когда ваши старшие ополченцы вышли бой киевским богатырям дать, кто помешал?
Замолчали.
— Яромир, — уверенно сказал один лишь рыжий молодец.
— Верно, — подтвердил новгородский князь. — Цепкий глаз. Как кличут?
— Звездан.
— Почему так?
— Люди говорят: без отца, мол, родился.
— Вечером найду тебя, Звездан, — сказал Ярослав. — Будь на площади, пока мой гридень не подойдет. Он отведет тебя во дворец.
— Как велишь, князь.
Парень Ярославу понравился: наблюдательный, дерзкий. С ним следовало поговорить без свидетелей, а там видно будет, для чего он может пригодиться.
Новгородского князя уже ожидала первая дружина, которой был тоже уготован щедрый пир. И здесь после возгласов «Хвала!» и «Слава!» Ярослав, выждав определенное количество кубков, опрокинутых дружинниками в луженые глотки, как-то само собой, незаметно перешел к воспоминаниям.