Владимир Маяковский

Маяковский Владимир Владимирович

Но что было делать? Маяковский, как мог, всеми способами спасал свое детище. Все равно не помогло.

Валентин Катаев. «Трава забвенья»

* * *

Союз Мейерхольда и Маяковского был не случайным явлением. Оба они с первых же дней советского переворота искренне отдали свою лиру коммунизму. Оба они были идеалистами, веровавшими в приход царства коммунистической свободы… Но их объединяло и разочарование в большевизме. Оба они увидели, что вместо светлой Коммуны Грядущего на советской

земле строятся Всесоюзные Арестантские роты, страшная новая аракчеевщина, всеумертвляющая диктатура, с послушной ей миллионной армией тупых партийных чинуш, советских мещан.

Николай Горчаков. «История советского театра»

* * *

«Клоп», эта раздирающая клоунада на бесчеловечность человечества, была написана Маяковским в 1928 году, за два года до его самоубийства. «Клоп» был третьей (и предпоследней) театральной пьесой Маяковского и является уже прямой сатирой на советский режим. Первая пьеса — трагедия «Владимир Маяковский» — была написана еще в 1913 году. В 1918 году появилась «Мистерия-буфф», и последней пьесой Маяковского была «Баня», «стиравшая бюрократов коммунизма» (по выражению автора) и законченная годом позже «Клопа».

«Мистерия-буфф», «Клоп» и «Баня» были поставлены на сцене Мейерхольдом. Никто другой не решался на это — и по соображениям формальным («Мистерия-буфф») и по соображениям политическим («Клоп» и Баня»). Постановки «Клопа» и «Бани» были впоследствии включены в обвинительный акт Мейерхольда, заключенного в тюрьму (1939), где он и умер и театр которого был уничтожен.

Юрий Анненков. «Дневник моих встреч»

Лозунг для спектакля «Баня»

Сразу не выпарить бюрократов рой. Не хватит ни бань и ни мыла вам. А еще бюрократам помогает перо Критиков — вроде Ермилова…

* * *

В 1948 году я проводил лето со своей семьей в деревне Вертушино, рядом с литфондовским санаторием имени Серафимовича, известным под названием Малеевки. В Малеевке в то лето отдыхала Ольга Владимировна Маяковская, которой я до той поры никогда не видел. Узнав, что я живу неподалеку, она пожелала со мной познакомиться и пришла к нам с визитом. Это была крупная женщина лет пятидесяти, очень похожая на брата не только лицом, но и манерой говорить. Уже тогда в ней заметны были следы тяжелого заболевания сердца, которое через несколько лет привело ее к смерти, — она страдала одышкой, на лице ее была отечность. И мне и жене она была очень мила, и после первого визита она, гуляя, стала заходить к нам каждый день.

И вдруг ее посещения прекратились.

Она не появлялась у нас больше недели. Мы с женой забеспокоились, полагая, что она заболела. Мы навели справки через знакомых отдыхающих и выяснили, что она безвыходно сидит в своей комнате и не появляется даже в столовой.

Однако скоро мы узнали, что она здорова. Как передала она нам через общих знакомых, дело объяснялось тем, что в Малеевку приехал В. В. Ермилов. Не желая с ним встречаться, она десять

дней не выходила из своей комнаты. Потом, не надеясь его переждать, уехала.

Она не скрывала, что считала В. В. Ермилова виновным в смерти своего брата.

Николай Чуковский. «Литературные воспоминания»

Маяковский на эстраде

От составителя

В предисловии к этому тому, перечисляя роды и виды искусств, в которых проявил себя Маяковский (лирик, очеркист, сатирик, драматург, живописец), я добавил к ним еще одну его ипостась: «Король эстрады». Остроты Маяковского, эстрадные реплики Маяковского стали записывать и публиковать еще при его жизни. (Первым это начал делать Алексей Крученых.) Сегодня под заглавием «Устный Маяковский» можно было бы составить уже целый том.

Том Маяковского в «Антологии сатиры и юмора XX века» без этой ипостаси его творческого облика представить себе невозможно.

Но — нельзя «объять необъятное». И я решил ограничиться тем, что включил в это издание одну из самых ранних попыток изобразить Маяковского на эстраде — очерк Льва Кассиля, впервые увидевший свет в «Альманахе с Маяковским» в 1934 году.

Лев Кассиль

НА КАПИТАНСКОМ МОСТИКЕ

Я счастлив, как зверь, до ногтей, до волос,

Я радостью скручен, как вьюгой.

Что мне с капитаном таким довелось

Шаландаться по морю юнгой.

Кирсанов

Политехнический осажден. Смяты очереди.

Трещат барьеры. Давка стирает со стен афиши. Администратор взмок… Лысой кукушкой он ускользает в захлопнувшееся окошечко. Милиция просит очистить вестибюль… Зудят стекла. Всхлипывают пружины дверей. Гам. Маяковский сам не может попасть на свой вечер. Он оказывается заложником у осаждающих. С него требуют выкуп: пятьдесят контрамарок и, ну двадцать… тогда пропустят. Но он уже роздал вчера, сегодня, сейчас десятки контрамарок, пропусков. Сейчас нет… Он оскудел. И Маяковский продирается к входу. Он начинает таранить, раздвигать, ворочаться, как затертый мощный ледокол. Потом он вдруг сразу и легко проходит через всю толщу толпы. «Он прошел через нее, как проходит сквозь снег горячий утюг», — подметил где-то Шкловский.

Зал переполнен. Перворядная публика ропщет. Сидят в проходах, на ступеньках, на краю эстрады, на коленях друг у друга…

Больше ни одного пропуска. Твердо и определенно. Маленькая закулисная комнатка загромождена Маяковским. Она задавлена его расхаживанием. Комнатка тесна Маяковскому. Владимир Владимирович сторо-нит широкие плечи. (В углу рта — окурок. Он закушен, как удила.)

По лестнице подымается шум осады:

— Ма… я… ков… ский…

— Про… пу… ста… те…

Владимир Владимирович почта сконфуженно говорит мне:

— Кассильчик, пожалуйста… Спуститесь к администратору. Мне уже совестно. А там пришли комсомольцы, кружковцы. Я им обещал. Пусть пропустит пять человек. Скажите, последние… Ну. ладно, заодно уж восемь… Словом, десять… И бейте себя в грудь, рвите волосы, выньте сердце, клянитесь, что последние. Он поверит. Девять раз уже верил…

Тем временем строптивый зал уже топает от нетерпения. И вот выходит Маяковский. Его появление на эстраде валит в котловину зала веселую и приветливую груду хлопков. Друзья и соратники сопровождают поэта.