Владимир Мономах
Шрифт:
Вдруг на дороге появился за поворотом верный отрок, бывший в Киеве и скакавший, чтобы предупредить своего князя о грозившей ему опасности. Он схватил княжеского коня за узду и, тяжело дыша, умолял:
— Не езди туда, князь! Враги хотят убить тебя!
Не поверил Василько. Уставив свой взор вдаль, он размышлял вслух:
— Как они могут убить меня? Разве не целовали мы крест на верность друг другу?
— Не езди! — настаивал отрок. — Погибнешь во цвете лет.
Впрочем, он ничего не мог сообщить в подтверждение своих опасений, кроме слуха, пущенного в то утро на торжище.
Василько снял парчовую шапку, перекрестился и сказал:
— Да будет на всё воля господня.
Вскоре он въехал со своими отроками на великокняжеский двор. Всё вокруг казалось спокойным. Перед князем возвышался каменный дворец.
Святополк спустился навстречу гостю по огромным плитам лестницы, покоившейся на толстых столпах, и повёл его в горницу, где уже с утра затопили зелёную изразцовую печь. Вслед за ними вошёл туда и Давид Игоревич, и все трое уселись за стол. Однако Давид сидел как немой.
Святополк стал опять уговаривать Василька остаться на праздник в Киеве.
Теребовльский князь упорно отказывался:
— Не могу, брат. Я уже велел обозу идти вперёд. Нагоню своих в дороге. Надо торопиться.
— Хоть пообедай у меня, — упрашивал великий князь.
Василько согласился, хотя его удивляло крайнее беспокойство Святополка и упорное молчание Давида Игоревича. Великий князь то разглаживал бороду, то потирал руки. То вставал, то снова садился. Давид же сидел с таким видом, точно замышлял злое. Но легкомысленный Василько уже забыл о предостережениях отрока, встреченного в пути под старым дубом, и чувствовал себя превосходно. Он находился у своих братьев.
Наконец Святополк встал и нерешительным голосом произнёс:
— Посидите тут. Я сейчас.
Великий князь быстрыми шагами направился к двери, в страхе оглядываясь на Василька. Лицо у него перекосилось от волнения. Молодой князь и тут ничего не заметил и благодушно разговаривал с Давидом. Тот отвечал невпопад, видимо тоже объятый ужасом при мысли о злодействе, какое они, нарушая крестное целование, задумали со Святополком против брата. В сердце Давида гнездился обман, и поэтому у него не было ни голоса, ни слуха.
Посидевши немного, Давид Игоревич вытер рукою пот, выступивший у него на лбу.
— Что с тобою? — спросил его Василько.
— Жарко.
Теребовльский князь кинул взор на печь и полюбовался её каменной красотой.
— Что-то не возвращается Святополк, — с деланным удивлением заметил Давид.
Василько посмотрел на дверь.
— Отроки! — крикнул Давид Игоревич.
Тотчас явились два отрока, что стояли на страже при дверях.
— Где великий князь? — спросил их Давид.
— Стоит в сенях.
Предатель похлопал Василька по плечу.
— Ты посиди тут немного, а я пойду позову его.
Давид поспешно вышел вон. Как только он перешагнул через порог, отроки по его приказу заперли дверь. Когда Василько убедился в этом, то не знал, что ему и думать. Напрасно князь стучал в дубовые створки, дверь не отпиралась. Оконца оказались слишком малыми, чтобы пролезть в них крупному человеку. Князь стал кричать, в надежде, что его голос услышат теребовльские отроки, приехавшие с ним. Но в горницу уже вбежали Святополковы конюхи, схватили несчастного князя и заковали его в железа. Меча у него не оказалось под рукою: он оставил оружие в сенях, чтобы удобнее сесть за стол.
Наутро Святополк созвал чуть свет своих бояр и других советников и рассказал им всё, о чём узнал от Давида Игоревича.
— Брата моего злодейски убили, а теперь и на меня замышляют, — закончил он свою речь.
Склонив головы и перебирая пальцами шелковистые бороды, сидевшие на совете бояре думали. Потом один из них, самый старый и важный, сказал под устремлёнными на него со всех сторон взглядами:
— Если князь Давид сказал правду, то следует, конечно, наказать Василька за его злоумышление. А если солгал, то пусть сам Давид примет наказание от бога и отвечает перед ним на страшном судилище…
Участвовавшие в совете игумены стали просить за теребовльского князя. Смягчившись, Святополк ответил им:
— Это Давид Игоревич всё замыслил.
Узнав о том, что происходило на совещании, Давид стал подговаривать Святополка на ослепление Василька. Царский патрикий рассказал ему, что так часто поступают в Греческой земле, чтобы избежать пролития христианской крови. Святополк долго не соглашался и хотел отпустить Василька. Однако Давид не позволил ему поступить так, опасаясь Ростиславичей, и в ту же ночь, тайно, под покровом темноты. Василька повезли на телеге в Белгород, древний город, расположенный от Киева в двадцати поприщах. По приезде туда князя стащили с повозки и повели в небольшую горницу. Сидя там, Василько рассмотрел торчина, точившего нож у печки, и понял, что его ждёт. Он возопил с великим плачем, когда увидел, как в избу вошли другие палачи — Сновид, конюх Святополка, и Дмитр, конюх Давида, доверенные люди князей. Они начали расстилать на полу ковёр, потом схватили князя и пытались повалить его, но Василько так яростно защищался, что злодеи не могли справиться с ним и позвали на помощь других людей. Пришли ещё конюхи, связали сопротивлявшегося изо всех сил князя, бросили на ковёр и, сняв с печки доску, положили ему на грудь. На её концы уселись Сновид и Дмитр, но не в состоянии были удержать бившегося на полу князя. В предвидении того страшного, что ожидало его, он напрягал железные мышцы: он не хотел лишиться зрения, божественного дара небес. Конюхи сняли тогда ещё одну печную доску и так сильно придавили грудь князю, что у него затрещали кости. И вот торчин по имени Берендей, овчар Святополка, приступил к Васильку с ножом в руках. Он намеревался ударить его в зеницу и вынуть внутреннюю частицу ока, но промахнулся и только поранил князю щёку. Этот рубец остался на лице у слепца до конца его дней. Вторым ударом Берендей выколол правый глаз, а третьим — левый. Васильке потерял сознание и лежал как мертвец, и белая рубаха его вся была залита кровью. Мучители подняли князя вместе с ковром, положили на телегу и повезли во Владимир-на-Волыни, где тогда княжил Давид Игоревич. Когда повозка переехала реку по Воздвиженскому мосту, конюхи свернули на городское торжище и остановились там на дворе у местного священника. Они стащили с князя окровавленную рубашку и отдали постирать попадье. Добрая женщина сделала так, как ей сказали, оплакивая молодого князя, как мёртвого. Он очнулся, услышав плач, и спросил:
— Где я?
— В городе Воздвиженске, — ответила сквозь слёзы попадья.
Васильке попросил, чтобы ему дали напиться. Кто-то принёс немного воды в деревянном ковше. Князь сделал несколько глотков и окончательно пришёл в себя. Он заплакал, укоряя бога и людей:
— Зачем вы сняли с меня кровавую рубаху? Лучше бы я смерть принял в ней…
Пришли Давидовы отроки, опять положили князя на повозку, и она загрохотала по неровному пути. Стоял мороз, и комья земли на дороге сделались как каменья, поэтому телега колыхалась, как корабль, и это причиняло ослеплённому невыразимые страдания.
Во Владимир приехали только на шестой день. Явился в свой город и торжествовавший Давид, точно он собрал богатую жатву в житницы. Несчастного Василька поселили на дворе у некоего Вакея, приставив стеречь его тридцать человек и двух княжеских отроков. Их звали Улан и Колча.
Всё это священник Василий описал со слов Василька, но писатель и сам был наделён острым зрением и, например, не забыл упомянуть о замерзших комьях земли на дороге. Когда о случившемся узнал от него Мономах, то не мог сдержать слёз и сказал, закрывая руками лицо: