Владимир Мономах
Шрифт:
Великий князь Всеволод, дальновидный правитель и человек широких взглядов на жизнь, ничего против такого брака не имел. Одну из своих дочерей он уже выдал за греческого царевича Леона, другую, по имени Янка, девицу с предприимчивым характером, что совершила позднее трудное путешествие в Царьград, просватал за царского брата Константина Дуку. Родство с германским кесарем тоже обещало важные связи. Запад мог пригодиться для отпора греческим домогательствам.
Евпраксии было двенадцать лет, когда её отправили с приближёнными женщинами и караваном верблюдов, нагруженным греческими тканями, парчой, ценными русскими мехами, в Саксонскую землю, где она очутилась в непривычной обстановке. В холодных каменных церквах
Саксонские графы жили в хорошо укреплённых замках, построенных из камня и дубовых брёвен, а пахари — в жалких хижинах. Когда Евпраксия выезжала на охоту с соколами, она проносилась порой на коне мимо этих хибарок, на пороге которых стояли простодушные женщины с кучей ребят, цеплявшихся ручонками за материнское платье. Молодая княжна посвящала своё время не только развлечениям. Она прилежно изучала немецкий язык и латынь. Занятия происходили в школе Кведлинбургского монастыря, где аббатиссой состояла сестра самого императора, по имени Адельгейда, образованная женщина, одна из тех, что читали не только Псалтирь, а и стихи Вергилия и Горация.
Молодой маркграф Генрих Длинный вскоре умер. Евпраксия уже собиралась возвратиться в родные пределы и так бы, вероятно, и поступила, если бы кведлинбургская аббатисса не удержала её возле себя, лелея какие-то тайные планы. Постепенно западный воздух и всеобщее преклонение отравили молодую женщину. Она осталась в Германии, под покровительством Адельгейды, в монастыре, где она имела случай встретить однажды кесаря Генриха IV. Император стоял в рефектории, облачённый в чёрное бархатное одеяние, с тяжёлой золотой цепью на груди, и за его спиной теснились придворные и епископы. Адельгейда уже успела наговорить ей об уме брата, о древности его рода и величественных предприятиях. Евпраксия успела рассмотреть, что это был человек невысокого роста, но стройный, с огненными глазами и красиво подстриженной чёрной бородой. Она видела порой императора, когда он выезжал на охоту в сопровождении своих графов и сокольничих или появлялся перед народом во время рыцарских состязаний, верхом на коне. Красная мантия Генриха, так называемая славоника, была такой длины, что закрывала круп белого императорского коня, а на ногах у кесаря поблескивали позолоченные шпоры. Евпраксии ещё не приходило в голову, что за этой торжественностью таилась душевная растерянность и судорожная борьба за власть, основанная на призрачных правах. Империя была непрочна, как сон, хотя люди, свободно изъяснявшиеся по-латыни, и убеждали Генриха, что он является центром мироздания и хранит божественный римский закон среди варварской тьмы. Кесарь охотно верил им, хотя его царство могло рухнуть каждый час, как дом, построенный на песке.
Видимо, император оценил своеобразную красоту молодой вдовы — её рыжеватые косы, нежный румянец на щеках, миндалеобразные, как бы слегка поднятые к вискам глаза и свежий маленький рот.
— Кто эта женщина? — спросил он у сестры, когда увидел впервые маркграфиню.
— Вдова маркграфа Генриха.
— Благочестивая чужестранка?
— Она прибыла к нам из русской страны.
— Как же она намерена теперь поступить?
— Помышляет о том, чтобы вернуться на родину. Но я не хочу расставаться с таким сокровищем. Выдам её замуж за какого-нибудь не очень молодого графа.
Евпраксия заметила, что её рассматривают. Император милостиво улыбался вдове.
— Ты права, — сказал он со смехом, — это весьма редкая жемчужина. Береги её.
— Она могла бы украсить даже императорскую корону, — ответила
Аббатисса поманила Евпраксию пальцем. Та приблизилась и от смущения потупила глаза. На ней было узкое голубое платье, обтягивающее грудь.
— Ты греческой веры, дочь моя? — спросил её Генрих.
Она вскинула на него прекрасные серые глаза.
— Люди исповедуют разные веры, но бог один в небесах, — прошептала она, опять опуская долу глаза под пронизывающим взглядом императора.
Адельгейда многозначительно посмотрела на брата и сказала:
— Ты слышал? Что я тебе говорила…
Он тоже покачал головой, удивляясь быстрому ответу Евпраксии и ещё более — восточной красоте. И, уже не в силах сдержать себя, стал в лицо восхищаться прелестью маркграфини.
Евпраксия снова вскинула глаза на императора, осмелясь посмотреть на него в упор. Тот день был полон для неё огромного волнения, и она не могла забыть о нём до конца своих дней. Ей казалось тогда, что на земле возможно счастье. Все наперебой высказывали ей похвалы. За столом император посадил Евпраксию рядом с собой и любезно угощал вином.
Как известно, недавно скончалась императрица Берта, супруга кесаря. Но, видимо, Генрих не очень-то скорбел по усопшей, если судить по его поведению на том пиру. Во всяком случае, он не сводил глаз с Евпраксии, то и дело поднимал чашу за её красоту, и тогда все вставали, с грохотом отодвигая скамьи, и громкими криками приветствовали маркграфиню. Император сидел вполоборота к своей соседке, и колени их касались под столом.
— Ты придёшь сегодня в мою опочивальню? — тихо прошептал он, склоняясь к обольстительной красавице.
Евпраксия вспыхнула, как копна сухих снопов, зажжённая молнией на холме. Вскочив со своего места и устремив взоры к небесам, где искала защиты, так как вокруг были чужие и неприятные лица, она спросила:
— Разве я не достойна твоего уважения?
Глаза её наполнились слезами.
— Почему ты плачешь? — удивился Генрих, не привыкший к тому, чтобы ему отказывали.
— Я плачу от оскорбления.
Видя происходящее, сидевшие за столом графы умолкли и смотрели во все глаза на императора и его соседку. Он нахмурился и махнул рукой на любопытных. Тогда зеваки опустили глаза в свои кубки.
— Ты не хочешь любить меня? — спросил он Евпраксию снова.
— Почему ты спрашиваешь меня о любви?
— Я хочу, чтобы ты была моей этой ночью.
— Я только тогда буду твоей, если наш союз благословит епископ.
— О, мне тяжело ждать так долго, пылая страстью к тебе.
— Это не страсть, а похоть.
Императору казалось, — может быть, под влиянием выпитого вина, — что он влюблён, как юный оруженосец, и он черпал в этом не испытанном никогда чувстве неизъяснимую сладость. Он не разгневался и не посягнул на Евпраксию. Его сердце подобрело, и какие-то новые пути открывались в неожиданно вспыхнувшей любви к молодой вдове.
Вскоре Кведлинбург осадили восставшие на императора рыцари. В аббатство, где под опекой Адельгейды проживала Евпраксия, доносился шум перебранок, которые горожане затевали на городских стенах с пьяными рыцарями. Иногда глухо бил о камень медный таран. В такие минуты воздух был насыщен тревогой. Казалось, что вот рухнет башня и тогда произойдёт что-то страшное. Генрих часто появлялся в монастыре. Ещё более бледный, чем всегда, он часами просиживал в кресле, о чём-то размышляя. О чём он думал? Евпраксия страшилась оставаться с ним наедине, хотя придворные уже называли её в глаза и за глаза невестой императора. Действительно, императорские войска освободили крепость от осады, Генрих обвенчался с маркграфиней и издал манифест, в котором предписывал молиться во всех церквах за новую императрицу, — а ей тогда едва ли исполнилось двадцать лет.