Владимир Мономах
Шрифт:
— Что тебе надобно, русский игумен? — по своему обыкновению спросил Балдуин.
Даниил любил свою землю и не мог забыть о ней на чужбине.
— Господин, — сказал он, — я пришёл к тебе от имени русских князей, чтобы ты позволил поставить на гроб Христа лампаду за Русскую землю и всех её христиан…
Король охотно разрешил. Он всегда был особенно любезен с этим аббатом, пришедшим из далёкой страны.
Игумен Даниил спешно отправился на городской базар, в то место, где находились лавки медников и продавцов стеклянных изделий, с денежной помощью своих богатых спутников приобрёл в одной из греческих лавок большую стеклянную
Черниговский монах рассказывал об этом по возвращении на Русь Владимиру Мономаху:
— Это случилось уже к вечеру. Я принёс лампаду в церковь и своими грешными руками поставил её в ногах гроба. В изголовье уже стояла греческая лампада, а посреди — от монастыря святого Саввы. Латинские же светильники висят на цепочках над гробом.
Подперев голову рукой, князь слушал рассказ о далёком Иерусалиме, где находится пуп земли и другие чудеса.
— Наутро перед храмом собралось множество народу, так как наступила Пасха. Пришли сюда не только местные жители, но и из далёких стран. Из Греческой земли и Египта, из Вавилона и Антиохии. Сделалась такая теснота, что сам король не имел возможности войти в церковь, и его отроки вынуждены были расталкивать людей. Тогда он прошёл как бы по живой улице, и вместе с ним шёл я, а позади нас двигалась его дружина. Король стал на предоставленном ему месте и прослезился, ибо даже человек с каменным сердцем не может удержаться от слёз в этом месте. Меня он поставил наверху, откуда я мог всё видеть…
Дальше следовал рассказ, как таинственным образом зажглись светильники и горели огнём, подобным киновари. Мономах знал, что в иерусалимских церквах на великой ектении поминается и его имя.
34
Мономах совершил путь из Чернигова в Переяславль совершенно неожиданно, просто потому, что вдруг у него родилось желание побывать в этом городе. Он сказал:
— Хочу навестить милого сына Ярополка и молодую сноху, поклониться гробницам близких своих…
Князь велел свернуть с дороги, что вела в Киев, на переяславскую, и вот уже путешествие приближалось к концу, а никто не встречал старого князя у городских ворот, ибо не получили уведомления.
В тихий и богоспасаемый город на реке Трубеже прибыли, когда на снежные поля уже опустились голубые сумерки и вечерняя заря угасла за белыми дубами. С этой стороны въезжали в Переяславль через древние Епископские ворота. Всё тут было знакомо Мономаху с юных лет. Слобода гончаров вдоль оврага, где они брали глину для горшков и мисок. Хижины еврейских ремесленников. Иудейское кладбище. Слева от дороги чёрные кузницы, и одна из них — Косты. Но час наступил поздний, и в горнах уже потушили огонь. Впереди зияли чернотой ворота приземистой дубовой башни. С обеих её сторон тянулись засыпанные снегом валы с дубовым частоколом наверху. Над городом летало шумное воронье…
Люди уже вечеряли, и на пути не попадалось встречных. Сам князь Ярополк ничего не знал о приезде отца, веселился в палате со своей супругой, а не вылетел из ворот навстречу родителю, на склонившемся набок от быстрого хода коне, шибко выбрасывающем
Передовые отроки, прихорашиваясь и поправляя шапки, уже въезжали в город.
— Где вратные стражи? — сердито спросил Мономах ехавшего рядом с санями Илью Дубца. — Никого не вижу.
Илья огляделся, но стражей тоже не обнаружил.
— Бросили ворота, псы, — проворчал он. — Но вот идёт кто-то, спрошу его.
Действительно, со стороны города в ворота вошёл человек в чёрной медвежьей шубе и в такой же косматой шапке. Увидев, что приехали на откормленных конях вооружённые люди, прохожий понял, что это явился какой-нибудь важный боярин или князь, и прижался к бревенчатой стене воротного проезда.
— Ты кто? — спросил его с коня Илья.
— Гончар.
— Как звать тебя?
— Лепок.
— Ты воротный страж?
— Не я.
Старый князь тоже сурово посмотрел на гончара, от смущения даже не снявшего перед ним шапку, на что Мономах большого внимания не обратил, но сам стал производить допрос:
— Почему нет никого у башни и ворота не заперты, а близок уже ночной час?
— Стражи сегодня Козьма и Коста. Кузнецы.
Гончар бесстрашно смотрел в лицо князю.
— Где же они?
— Козьма в Устье уехал. Это я знаю. А где Коста…
По своему обыкновению Мономах входил во всякую малость, всё хотел знать, иметь полное представление о том, что творится в каждом городе, в каждой веси.
— Зачем этот человек поехал в Устье?
— Сапоги покупать у богородицкого дьяка.
— Далеко поехал за сапогами.
— Услышал, что дьяк дёшево продаёт.
— Значит, есть деньги у кузнеца, — сказал князь.
— Говорят, гривну на дороге нашёл.
— Гривну? На какой дороге?
— На киевской.
— О потере кто-нибудь на торге заявлял?
— Не слышали.
Мономах остался недоволен сторожевой службой в Переяславле и уже грозился в душе, что строго взыщет с тысяцкого и от сына Ярополка потребует отчёта.
— А другой кузнец где? — спросил он.
Прохожий почесал за ухом.
— Другой кузнец — Коста. Он тут должен быть.
— Почему же он не при воротах?
Злат навострил уши, чтобы лучше слышать, что будут говорить о кузнеце Косте.
Ежедневно к каждым городским воротам назначались из жителей по два стража. Они должны были охранять въезд в город, а с наступлением темноты запирать дубовые створки на железные запоры. Но в последние годы в Переяславской земле стояла тишина, люди забыли об опасности и стали пренебрегать сторожевой службой.
Мономах подумал опять, что непременно взыщет с тысяцкого, на обязанности которого лежало наблюдать за всеми военными делами. Но в это время из корчмы вышел кузнец Коста. Он постоял мгновение на пороге и бросился к башне, увидев, что там столпились конные отроки, судя по знакомым коням и одежде. Прохожий, что носил медвежью шубу, указал на него перстом:
— Вот спешит Коста!
Кузнец пробрался между конями к воротам и очутился лицом к лицу со старым князем.
— Ты страж при воротах? Почему своё место покинул? — строго спросил Владимир.