Владимир Мономах
Шрифт:
И после, на пиру во дворце великого князя, где дети поначалу сидели рядом со взрослыми, Владимир чувствовал разлитые в гриднице напряжение и тревогу: что-то происходило между детьми и старшими внуками Ярослава Мудрого. Там, в Переяславле, Владимир не чувствовал этого напряжения: о своих братьях и племянниках князь Всеволод говорил мало и глухо, а при детях вообще не касался их имён. Здесь же вдруг все они предстали перед взором маленького Мономаха, и он почувствовал, что некоторые из родственников вовсе не являются истинными друзьями его отца и его самого. Тяжёлые взгляды бросал на него быстро захмелевший бывший ростовский, а ныне Владимиро-волынский князь — белокурый красавец Ростислав Владимирович. Черниговский князь Святослав всё время обращался к великому князю Изяславу с какими-то непонятными, неясными словами, от которых Изяславу было явно не по себе. Всеволод настороженно молчал. Упоминались княжеские столы в Новгороде, Ростове, Владимире-Волынском, Смоленске.
Лишь на следующее утро боярин Гордята открыл Владимиру немногое из того, что волновало князей в хмельном застолье. Он пришёл к княжичу, когда тот готовился к конной прогулке, положил руку на плечо: «Пойдём, княжич, погуляем, отец велел рассказать тебе кое-что».
После этой беседы впервые в душе Владимира были нарушены та стройность и спокойствие, которые царили в ней с тех самых пор, как он помнил себя.
Ростислав враг всем, сказал тогда старый боярин. Сын старшего Ярославича — Владимира, Ростислав не получил стола своего отца — Новгород: после смерти Ярослава братья свели его в Ростов, который испокон веков вместе с Суздалем тянул к переяславскому столу, а в Новгород Изяслав послал своего посадника Остромира. Великим князь сам приехал в Новгород вместе с новым посадником, сместил там людей своего покойного старшего брата, которые стояли за Ростислава.
Тогда Новгородом прочно овладел киевский князь, а обиженного Ростислава посадили в Ростов и Суздаль, на которые мог в любую минуту предъявить права переяславский князь Всеволод. Он только и ждал, чтобы сын поскорее подрос, чтобы можно было послать его на север, закрепить за собой ростово-суздальские земли. Потому так мрачно смотрел на Мономаха князь Ростислав.
Потом освободился смоленский стол, умер Вячеслав Ярославич, один из тех, кому завещал великий князь перед смертью всё киевское княжество. Ростислав было метнулся в Киев, чтобы выпросить у великого князя более почётный Смоленск, нежели далёкий и потерянный в вятичских лесах Ростов. Но нет. В Смоленск свели из Владимира-Волынского младшего Ярославича — Игоря. Но совсем недавно умер и Игорь. Несчастливым стал смоленский стол для младших Ярославичей.
И снова смоленский стол прошёл мимо Ростислава.
Изяслав отправил племянника во Владимир-Волынский, на венгеро-польское порубежье.
Теперь смоленский стол свободен, Изяслав послал туда своего наместника. Но такое усиление киевского князя вовсе не по нутру Святославу черниговскому, князю Всеволоду, да и полоцкий князь Всеслав недоволен тем, что с севера, юга и востока его прочно сдавили владения Изяслав а. Освободился и ростово-суздальский стол. Сейчас там сидит наместник Всеволода, но вот-вот подрастёт он, Мономах, и тогда отец отправит его на север. А дока же на Ростов и Суздаль нацелились и старшие сыновья Изяслава, и Святослава, которым уже исполнилось по двенадцать лет, и они вступили в тот возраст, когда отцы берут княжичей в первый поход и дают им первые столы. Потому так дерзко смотрели старшие Святославичи — Глеб и Олег — из-за спины отца на Владимира.
Седой же старец, как сказал боярин, был самым старшим из всей Ярославовой семьи, родной брат покойного великого князя — Судислав. Племянники выпустили его на темницы, куда посадил его Ярослав и где он просидел двадцать четыре года. И взяли с него клятву не вмешиваться в мирские дела и принять схиму. Теперь Судислав готовился к монашеству, для него уже отвели келью в Печёрском монастыре; не сегодня — завтра он навсегда оставит княжеский дворец и своё место на хорах святой Софии.
Владимир слушал, а боярин продолжал неторопливо говорить, и княжич вдруг понял, что отец решил начать его новое, более серьёзное, чем прежде, обучение. На следующий день разговор возобновился, но теперь боярин перешёл с дел междукняжеских на дела иных государей.
«Ляхи — наши самые близкие соседи, — говорил боярин. — С ними прадед твой и дед и воевали, и мирились, всего там хватало. Король Казимир был друг Руси, недавно он умер, и как повернутся к Киеву его сыновья — сегодня никто сказать ещё не может».
Гордята рассказывал, что после смерти отца в 1058 году сыновья польского короля — Болеслав, Владислав и Мешко — разделили по отцовскому завещанию, как и на Руси, землю между собой. Сейчас они живут мирно, но неисповедимы пути господин, — все люди, а власть кружит человеку голову, долго ли будет мир между братьями…
В уграх продолжается большая распря. Королём стал Бела I. Тётка Владимира Мономаха, бывшая венгерская королева Анастасия Ярославна, которую с таким почётом провожали в угры ещё до рождения Владимира, бежала из тамошних земель вместе со своим сыном Шаламаном и его женой. Беглецы укрылась во владениях германского императора Генриха IV, враждовавшего с Белой I. И тут же в Киев к князю Изяславу явилось посольство из германских земель: Генрих IV просил Русь помочь в борьбе с Венгрией. Немецкие послы откровенно говорили Изяславу, что он должен вступиться за честь родной сестры. Однако Изяслав не торопился защищать сестру. Русь и угров издревле связывали узы дружбы и любви, кто бы ни был на венгерском столе. И сегодня в Киеве были уверены, что мир и любовь с королём Белой сохранятся. А сестра… что ж сестра, когда приходится думать о всей Русской земле, о её силе, мире и покое. Император Генрих далеко, у него свои дела, свои враги, а угры вот они, под боком, рядом с Владимиром-Волынским, Перемышлем, Теребовлем.
Германские послы уехали ни с чем, Русь не выступила против короля Белы.
И ещё другие соседи — лукавьте и упорные греки стараются втянуть Русь в борьбу с папой римским.
Ещё в 1054 году, через шесть месяцев после смерти великого князя Ярослава, в Константинополь явились легаты паны во главе с кардиналом Гумбертом и положили на алтарь константинопольского храма святой Софии отлучительную грамоту. Отныне папа проклинал византийских отступников, которые не только отошли от истинных канонов веры и погрязли во всевозможных ересях, но и перестали признавать церковное главенство его, папы римского.
В ответ в том же храме Софии была возглашена анафема папским легатам. Раскол западной и восточной церкви, который давно уже подготавливался всеми делами и константинопольского патриархата, поддержанного императорской властью, и римского понтификата, отныне состоялся окончательно.
И теперь на Русь, зачастили посланцы из Византии с просьбой поддержать патриархат в битве с папой, а из Рима шли увещевания на Русь, просьбы присоединиться в борьбе с отступниками от истинного лона христианской церкви.
Пока был жив Илларион, русская церковь с прохладой смотрела на эту распрю папы и патриарха, но теперь Илларион мёртв, а новый митрополит Ефрем-грек, выходец из Константинополя, с утра до вечера печётся об интересах патриархата. Но вправду говорят, что духовные пастыри лишь пасут христово стадо, а само оно принадлежит не им, а мирской власти. Изяслав с братьями давно решил не вступать в борьбу церквей и, если можно, пользуясь этой распрей, ещё более возвысить силу и независимость киевской митрополии. А грек? Ну что ж, грек пускай говорит что хочет. Давний союз с Константинополем эти разговоры лишь укрепляют, а все остальные дела решаются не в киевской Софии, а в великокняжеском дворце.