Владимир Ост
Шрифт:
– А, это для этого, для «Рейтера»? – спросил Осташов и положил фотографию в карман своей рубашки.
– Нет, «Рейтер» покупает только негативы. Ну, или слайды. Им карточки не нужны. Все иностранные конторы только исходные носители покупают. А карточки, я их по нашим газетам и журналам распихаю.
– Так ты в газете работаешь?
– Работал. А теперь сам по себе. Я – стрингер. Не путать с реактивным снарядом «Стингером». Хотя эффект примерно тот же: я стараюсь делать взрывную съемку. Понимаешь, надоело на чужого дядю пахать.
– Понимаю.
– Нет,
– Прямо Ленина снял?
– Нет, это пока закрыто для всех, даже для меня. Но я снял, как сохраняют мумию скифа. Там технология сохранения все равно та же самая, так что это тоже эксклюзив. Ты хоть знаешь, что такое эксклюзив?
– Ну, да. Сейчас столько слов английских появляется…
– Эксклюзив – это материал, который напечатан только в одной газете и которого нет больше нигде.
– Так ты же сказал, что будешь продавать свою съемку и в «Рейтер», и в разные газеты, и в журналы…
– Ясное дело. Сначала по частям продам пленку иностранцам – всем, кто захочет, за баксы. А потом в наши газеты пущу карточки веером.
– И какой же это тогда эксклюзив?
Ответа на этот вопрос Владимир сразу не получил, потому что собеседники к тому моменту уже миновали минорные колонны входа на станцию «Площадь революции» и Василий отошел к кассам, чтобы купить пластмассовый жетончик на проезд. У Осташова, который только общественным транспортом и пользовался, жетоны были припасены.
– Про что мы говорили? А, насчет эксклюзива, – сказал Наводничий, когда они прошли через турникеты и встали на эскалатор. – Понимаешь, это они там у себя в редакциях будут думать, что печатают эксклюзив. А я… я не обязан их разуверять. Ха-ха, зачем разочаровывать людей, пусть радуются жизни. Я считаю так: плох тот эксклюзив, который не продан десять раз.
– Это профессионально, – с лукавой улыбочкой заметил Осташов.
Василий посмотрел на него в упор взглядом «Отвянь» и сказал:
– Голову надо иметь на плечах. Иногда мне уже и сами иностранцы звонят, предлагают снять что-нибудь. Кстати, я же хотел тебя попросить. Насчет того, что ты рисовал улицы в центре города. У меня сейчас есть заказ от одной иностранной конторы. Условное название «Улицы Москвы». Короче, надо интересно снять город. Я уже много там понапридумывал. И давай-ка тебя тоже сниму. Представь: красивый уголок, какая-то такая чисто московская, кривенькая улочка. А чтобы усилить эффект, в углу кадра, спиной к зрителю, будет сидеть на раскладном табурете художник, то есть ты. И перед тобой будет мольберт с изображением этой же самой улицы. Идея, конечно, не бог весть какая новая. Но в сочетании с другими кадрами будет нормально.
Собеседники сошли с эскалатора и, пройдя чуть вперед, остановились у статуи революционного матроса, увешанного гранатами и пулеметными лентами, с наганом в руке. Пора было расходиться в разные стороны.
– У тебя есть маленький мольберт? – спросил Наводничий.
– Есть.
– И уже готовые картины, где улицы нарисованы, есть?
– Да.
– Ну вот, возьмешь это завтра с собой на работу. Или нет, завтра не получится. Ну, созвонимся, договоримся. А я тебе за это пузырь поставлю.
– Я думал, ты так, по-дружески просишь помочь. А ты… Знаешь, Вася, водки я себе и сам могу купить.
– Да ладно, не обижайся. Это я просто…
Наводничий сделал шаг к статуе революционного матроса и, схватившись за отполированное тысячами ладоней дуло пистолета, с разыгранным надрывом простонал:
– Ну на, возьми ствол, грохни меня! Ты же по-человечески, по-братски хотел помочь, а я, скотина, покупаю тебя за бутылку. Что, не будешь стрелять? Ну, как хочешь. Значит, сделаем из любви к искусству, а не чтобы выпить.
– Тебя, по-моему, искусство-то не интересует. Ты же фотограф, то есть этот, стингер-фегингер.
– О. Да-да! Репортерская фотография – это же не искусство. Конечно-конечно. С такими взглядами тебе надо жить не в конце, а в начале века, и даже не этого века. Но меня это, кстати, не смущает. Расслабься. Чего ты такой серьезный?.. Охренеть. В общем, по съемке мы договорились; я звякну, когда чего.
Увидев, что взгляд Осташова тем временем стал еще более отстраненным, Наводничий помахал из стороны в сторону ладонью на уровне его лица.
– Володя, алле, ты здесь?
– Да, – сухо ответил Владимир. – Я все видел, ты сейчас рукой качал. Послушай, по поводу скифа: твой ленинский специалист определил, сколько этому воину было лет, когда он умер?
– Да. Ему примерно лет двадцать пять было, наш ровесник. Тогда люди долго не жили, это я тебе как историк говорю.
– А отчего он умер?
– А черт его знает. От болезни, наверное.
– Может, дубиной по башке получил?
– Ха-ха, бейсбольной битой. Нет, это вряд ли. Если погиб, то, скорее всего, его из лука подстрелили, а может, зарезали: череп и кости целые. А какая тебе разница?
Осташов пожал плечами.
Василий сказал:
– Понятненько.
Они молча пожали руки. Василий, отвернувшись и уходя, слегка выпучил глаза и покачал головой из стороны в сторону, словно хотел сообщить кому-то третьему свое мнение о Владимире: «А чувак-то, похоже, с тараканами».
Глава 5. Не в ту степь
Степь, покрытая яркой травой, тянулась от горизонта до горизонта. Из-за неоглядного размаха этих просторов казалось, что зеленый ковер стелется во все стороны ровно и гладко, но на самом деле поверхность его бугрилась небольшими пологими сопками.