Владимир Ост
Шрифт:
Два подростка лет десяти, шедшие по весенней степи, время от времени поглядывали вверх и прибавляли шаг: небо быстро затягивалось тучами.
– Вроде бы идем не так уж долго, а смотри, Чойбалсана уже не видать, ни одной пятиэтажки не видно, – сказал упитанный мальчик, одетый в черный тренировочный костюм. – Вов, как думаешь, мы правильно идем?
– Ну ты, Жень, даешь. Ты же сказал, что знаешь, где монгольское кладбище, – ответил Вова, худощавый паренек с пшеничными волосами. Он на ходу заправил в серые брюки выбившуюся из них красную рубашку, но сделал это напрасно, потому что тут же
– Макака! – позвал он, подняв что-то с земли. – Глянь, какой я камень нашел. Драгоценный.
– Сам ты макака. Я – Макаров, – огрызнулся пухлый мальчик и, не оглядываясь, пошел вперед. Но, сделав несколько шагов, резко остановился и, развернувшись, сказал:
– Если я Макака, тогда твоя кличка – Осел.
– Почему это?
– Потому что твоя фамилия Осташов. Она на «ос» начинается, и «осел» на «ос» начинается. Значит, ты Осел. Ха-ха-ха, Осел, осел, осел!
– Сам ты ишак… Ну хорошо, ты не ишак. И не макака. Доволен? Жень! Ну гля сюда, я серьезно говорю: я драгоценный камень нашел.
Женя подбежал к Вове и с любопытством посмотрел на протянутую к нему руку; на ней лежал сине-розовый полупрозрачный камешек размером с майского жука. Камешек был идеально отполирован дождями и песками, и внутри него можно было увидеть тонкие фиолетовые прожилки.
– Ух, ты! Везет тебе, Вовчик! А может, он не драгоценный?
– Нет, сразу видно – драгоценный.
– Давай меняться. Ты мне – камушек, а я тебе – патрон от Калашника. Смотри, нестреляный.
Вова взял у приятеля патрон и стал его внимательно рассматривать. Патрон был великолепный, совершенно новый: пуля крепко сидела на месте, медная кнопка капсюля была нетронутой, а болотного цвета гильза – без единой царапины. Вова держал перед собой на двух раскрытых ладонях камешек и патрон, и, судя по выражению лица, сердце его рвалось на части.
– Ну что, мена? – спросил Женя.
Последовало тягостное молчание.
– Нет, не пойдет, – наконец ответил Вова и вернул патрон. – Патрон я у отца попрошу, может быть, и принесет. Или еще где-нибудь достану. А драгоценность – это драгоценность.
– Ну и дурак, – сказал Женя и вдруг припал к земле. – Ух ты, а я зато цветок нашел. Такого ни у кого нет.
Женя сорвал под корень и показал Вове ирис, а когда поднял взгляд еще выше, чтобы увидеть произведенный на товарища эффект, то сразу понял, что на этот раз тот попался. Невыразимо нежные лиловые лепестки ириса пленили его до нужной кондиции, это было очевидно. И грех было этим не воспользоваться.
– Отдаю цветок за камешек, идет? А ты себе другой камень найдешь.
– А может, я себе и цветок такой же найду?
– Держи карман. Найдет он! Такие цветы только в Африке растут, это африканское растение, – не мигнув глазом сказал Женя. – А здесь он случайно вырос. Такое один раз в сто лет бывает, я в книжке читал.
Вова покружился на месте, оглядывая зеленое пространство вокруг, но нигде – ни вблизи, ни подальше – подобных цветов больше не было.
Вова, с печалью посмотрев на свой камушек, протянул его Жене. Между приятелями состоялся обмен, и оба стали придирчиво разглядывать приобретения.
– Вов, я, наверно,
– Ну интересно же посмотреть.
– Нет там ничего интересного.
– А чего мы на реке не видели? Тысячу раз уже там были.
– Я себе новую донку сделал, хотел ее опробовать.
– Да ладно, завтра рыбу половим.
– Ты не видишь, сейчас уже дождь пойдет?
– Сыкло, дождя испугался.
– Ты сам ссышь один на кладбище идти. Прилип ко мне как банный лист. Иди один. Слабо?
– Я же там не был никогда. Ты! Псих! Как я место найду?
– Я там тоже всего один раз был. Я помню, что надо идти примерно прямо – и все. Да найдешь ты, если хочешь.
– Ну пойдем вместе, Жень. Подумаешь – дождь. В доте каком-нибудь подождем, пока пройдет. Жень!
– Нет, мы промокнем. Мать потом ругаться будет.
С этими словами Женя развернулся и пошел к городу.
– Макака чертова! Ну и вали к своей мамочке, придурок.
Сердито сопя, Вова двинулся дальше в степь.
Идти в одиночку на кладбище, да еще по безлюдной степи, действительно было страшновато, но он не останавливался.
Через некоторое время он на секунду обернулся – Жени уже видно не было. Позади, как и впереди, как и вообще вокруг, простиралась необъятная пустая степь. Только полевые мыши время от времени выскакивали из своих норок, пугливо озирались и, пискнув, немедленно снова прятались в своих таинственных подземельях.
Скоро на его пути попался большой бетонный дот, каких в окрестностях Чойбалсана было немало. Некоторые из приятелей Вовы говорили, что доты остались еще со времен боев при Халхин-Голе. Другие утверждали, что их понастроили не очень давно, чтобы обороняться от китайцев, если те решат «захапать нашу Монголию». Отец, офицер советской мотострелковой части, расквартированной вблизи Чойбалсана, в этот вопрос ясности тоже не внес, поскольку в момент, когда Вова спросил его об этом, пребывал в плохом расположении духа и пробурчал в ответ что-то вроде «Стоят себе и стоят, никому не мешают».
Дождь по-прежнему не начинался, но Вова в дот все равно зашел, из любопытства.
Внутри было сыро и сумрачно. Свет проникал сюда только из находящегося под самым потолком прямоугольного огневого окна да еще из входного проема.
Освоившись в полумраке, Вова обнаружил на полу несколько консервных банок и россыпь гильз от крупнокалиберного пулемета. Гильзы, как и банки, оказались безнадежно ржавыми. Он наступил ногой на одну из них, и гильза с хрустом смялась, Вова даже не стал за ней нагибаться.
Потом он аккуратно вложил цветок ириса в нагрудный карман и полез по бетонным ступеням к окну. Ступеней было всего четыре, однако они были столь высокими, что Вове пришлось не идти наверх, а карабкаться. Взобравшись на последнюю, особенно крутую ступень, Вова посмотрел в окошко наружу. По пустой степи скакал гонимый ветром высохший куст перекати-поля. Вова оперся локтями о бетон подоконника, сложил руки, будто сжимает в них пулемет, и сам себе скомандовал:
– По врагам советской родины… Огонь!