Владимир Ост
Шрифт:
Яблоко Осташову вскоре надоело, и он положил оставшуюся половину на журнальный столик, рядом со своими наручными часами.
Глядя на искусанное яблоко, Осташов подумал, что если бы он его рисовал, то, пожалуй, изобразил бы в виде зеленой пиалы, наполненной каким-то белым напитком. Причем содержимое пиалы было бы взбудоражено, в ней зритель бы увидел целую бурю. «Прямо как моя жизнь – буря в стакане и постоянная суета», – подумал Владимир.
Текли редкие минуты, свободные от сутолочного ритма его существования, от разноколесицы столичной жизни.
«Как бы сделать, – размышлял Владимир, – чтобы, когда вдруг появляется такая, как сейчас, потрясающая невесомость вдоль позвоночника, – тут он даже немного поерзал спиной по мягкой ткани кресла, словно желая удостовериться, что эта невесомость действительно в наличии, –
Владимир осмотрел журнальный столик и тоном проснувшегося человека пробормотал:
– Вообще-то пора бы что-нибудь съесть. Что-нибудь существенное, обеденное…
Надо заметить, что Осташов, как и полагается здоровому парню в двадцатитрехлетнем возрасте, во всякий день обладал отменным аппетитом.
Тем временем Галина закончила плескаться, еще раз напоследок подставила улыбающееся лицо под теплые струи душа. Затем краны с горячей и холодной водой обеими руками закрутила, изящно при этом изогнув спину. Изящным же движением выпрямилась, откинув назад мокрые волосы. Она пребывала в отличном настроении, и движения ее были округлы и ловки. Отодвинув полупрозрачную занавеску, она сошла из ванны на махровый коврик и широким жестом, каким, представляя публике, снимают покрывало со скульптуры, сдернула полотенце с хромированной змеевидной трубы полотенцесушителя.
Галина принялась вытирать голову, мурлыкая себе под нос модную песню про любовь. Мельтешенье белого полотенца отражалось в зеркальном подвесном потолке, в большом овальном зеркале, перед которым она стояла, в глянце обложенных черным кафелем стен. После заполошного шелеста водяных струй тишина, воцарившаяся в ванной комнате, была приятна и усиливала ощущение радости и свежести. Галина обтерла тело и соорудила на голове чалму из полотенца.
Нанося на лицо питательный крем, она вспомнила Светлану – свою нынешнюю лучшую подругу. Ближе к вечеру Света наверняка, как обычно, позвонит ей по телефону. Они поболтают о последнем нашумевшем фильме. Не обойдется, разумеется, и без обсуждения салата, общепринятый рецепт которого Галина еще сегодня утром переиначила на свой лад.
Вспомнив об этом кулинарном эксперименте, она отвлеклась от своих мыслей и крикнула через дверь ванной комнаты:
– Володя, лапуль, слышишь?
– А? – отозвался Владимир.
– Вынь из холодильника салатик в красненькой маленькой кастрюльке. Сейчас поедим – обалдеешь какой вкусный!
Владимир решил, что Галина услышала только что вполголоса высказанное им пожелание «съесть что-нибудь существенное», и бодро отправился на кухню.
Галина взяла с полочки другой крем – теперь уже для рук – и продолжила размышления. Конечно, ни модный кинофильм, ни новый рецепт салата в телефонной беседе со Светой главными не будут. До главного дойдет чуть позже, когда Света спросит: «Ну, как там поживает твой молодой друг?» Возможно, вопрос будет построен иначе, но то, что в нем непременно прозвучит «молодой друг», Галина знала точно, ибо в последние два с половиной месяца, в течение которых она встречалась с Осташовым, так бывало всегда. Причем в целом вопрос будет задан тоном притворно безразличным, а на слове «молодой» Света, без сомнений, сделает интонационный упор. Ведь Владимир на восемь лет младше Галины. О, она не дура! Она понимает, что именно скрыто за этим акцентом. А скрыто следующее. Лучшей подруге Свете уже стукнуло сорок три («За срак», – тут же мысленно прокомментировала Галина), и упоминание о чужой молодости воспринимается ею болезненно. Подчеркивая в своем вопросе молодость Владимира, Света исподволь хочет навязать Галине примерно такую мысль: кому он, этот щенок нужен, мы-то, Галя, с тобой давно уже солидные дамы, женщины с прошлым, и мы не можем равняться с подобными молокососами. Ну разве лишь побаловаться с ним, поразвлечься для экзотики…
«Врешь! – мысленно отразила Галина вероломное нападение лучшей подруги. – Не мы, а одна ты – старуха. И Владимир мне очень даже подходящая пара».
И Галина с наслаждением стала обдумывать свой ответ.
Ах, Светочку интересует, «как там молодой друг»? Что ж, Галине есть что рассказать о том, как молодо проводит она время с Владимиром! Как он целует, как нежит – сначала мягко, потом настойчивей, потом неистово, пока не доведет ее и себя до страстного беспамятства. («Он вылизывает меня с ног до головы», – мысленно сформулировала Галина фразу для предстоящего разговора со Светой, хотя надо заметить, «с ног до головы» было явным преувеличением – таковы, возможно, были мечты Галины, но не реальность.) И только затем, скажет в телефонную трубку Галина, только затем, после продолжительных ласк у них с Владимиром начинается основное. И кстати, сегодня они опробовали позу, которую еще не использовали, но которая Галине очень понравилась. Она стояла, опираясь руками о стену, а Владимир, пристроившись сзади, держал ее за бедра (поскольку Галина была несколько ниже Владимира, она надела туфли на высоком каблуке). И это было умопомрачительно!.. А потом они еще раз любили друг друга – уже в постели… И все, все это будет в подробностях доложено лучшей (чтоб она сгорела от зависти!) подруге.
Предвкушая решительный триумф, Галина даже высунула язык, не замечая, что дразнит не Свету, а собственное отражение в зеркале.
Совершенно освежившись, таким образом, Галина хотела снять с вешалки свой невесомый шелковый красный халатик, который всегда надевала после душа, но задумалась, стоит ли его надевать. Ее посетила шальная мысль: а вдруг Владимир сумеет еще раз… Если сейчас выйти к нему голышом, он, возможно, соблазнится. Хотя, кстати, такая символическая одежка, скорее, не помешает, а наоборот, поможет раззадорить его. Решено! Галина надела пылкий халатик, повесила на его место снятое с головы полотенце, повернулась к зеркалу и оправила красный шелк, чтобы он, чего доброго, не прикрыл ее прелести.
Осташов к этому времени уже вернулся из кухни и, вновь вальяжно развалившись в кресле, бестолково глядел в газету и покачивал указательным пальцем лежащее на столике зеленое полушарие яблока.
Крутобокое яблоко покачивалось неохотно.
В коридоре, из-за угла появилась Галина.
Босая, кошачьей походкой, с игривым коварством в глазах надвигалась она на Осташова. Яблоко под пальцем Владимира остановилось. Галина дошла до порога спальни и развела руки в стороны, мол, а вот и я – нравлюсь?
Но дальше дело не пошло.
Ни с того ни с сего в дверь квартиры позвонили.
Осташов машинально перевел взгляд с Галины на соседнее кресло, где лежала его одежда, потом опять – уже вопросительно – взглянул на Галину. На лице ее было недоумение.
– Может, соседка? – шепотом предположила она.
С раздражением, но, впрочем, стараясь ступать тихо, она скрылась за коридорным поворотом.
В груди Осташова скользнул холодок.
Он подобрался в кресле и глянул на настенные часы. Затем посмотрел на свои часы, которые лежали на столике. На обоих циферблатах стрелки торчали пучком, показывая начало двенадцатого. Утро закончилось.
Владимир старался услышать, что происходит в конце коридорного зигзага, у входной двери, но ничего слышно не было. Почти в тот же миг оттуда донеслись приближающиеся торопливые шаги Галины – столь легкие, что их перемещение угадывалось главным образом по скрипу паркета.
Галина шла на цыпочках, скованно балансируя руками и глядя себе под ноги.
Когда она добралась до спальни и встретилась глазами с Владимиром, выражение напряженного прилежания, с которым она старалась бесшумно передвигаться, сменилось на ее лице гримасой, призванной сообщить Осташову беспредельный ужас и страх.