Владимир Ост
Шрифт:
Бадякина и Кузькина снова обменялись многозначительными взглядами.
– Бэ ка, – шепнула Ия. – Без комплексов. Ну то есть вообще.
Наталья хихикнула.
– Это ты про что? – спросил у Бадякиной Осташов, глядя на нее ясными глазами.
– Да так, ничего. Мы в принципе на пять минут, нам на работу надо.
* * *
Вечером Осташов позвонил Анне домой, и она сказала, что пакует чемодан: подруга неожиданно предложила ей выгодную «горящую путевку» на две недели в Турцию, так что она
– Жалко, – сказал Владимир.
– Почему жалко? Очень даже кстати!
– Я имел в виду не то, что ты поедешь отдыхать, жалко. А жалко, что я тебя не увижу две недели. Меня очень скоро выпишут.
– Я знаю, на тебе там все заживает как на собаке, – сказала Русанова. – Мне Ия все рассказала. А насчет того, что скоро выпишут, ты не расстраивайся. Конечно, это удобно – лежать в больнице: медсестры целый день в твоем распоряжении, но они, я думаю, и после выписки смогут поднимать твой тонус. И проводить процедуры. Полезные для здоровья.
– Погоди, Аньчик. Почему после выписки какие-то медсестры должны за мной ухаживать? А! Ты что, всерьез восприняла то, что я молол вчера про медсестер?! – голос Осташова помимо его воли стал нежным. – Глупенькая Аньчик!
– Собака Вовчик, – ледяным тоном ответила Анна.
– Что?
– Собака, говорю. В смысле здоровье у тебя, и рефлексы, как у здорового животного.
– С тобой что-то не так?
– Да нет, все нормально. Хотя нет, не все, мне тоже нужно здоровье поправить и отвлечься. Я даже знаю как. Ну, пока.
И она повесила трубку.
На следующее утро Осташов проснулся, посмотрел в окно и увидел в нестерпимо ясных небесах серебристый пузатый самолет, который с тихим, торжественным гудением медленно пересекал пространство окна. Как ни тянулся Владимир, чтобы проследить его полет, лайнер скрылся за оконным выступом стены. А по сердцу Осташова полоснула острая тоска: Анна улетела отдыхать на юг, а он остался здесь, в скучной Москве, в осточертевшей больнице.
По-прежнему глядя в окно, Владимир сел в кровати. Теперь ему стали видны деревья. Желтая, а кое-где все еще совершенно зеленая листва была припорошена снегом. Осташов столь раннему первому снегу не удивился, словно был уверен: ничего иного в такое муторное утро ожидать от природы и не приходится. Конечно, снег через пару часов растает, но от этого уже ничего не изменится, потому что первый снег – это всегда символ, всегда рубеж.
Владимир надеялся, что его одолевает лишь легкая меланхолия, которая скоро пройдет. Но уже днем понял, что попался всерьез: что без памяти влюблен в Русанову и что с этим ничего поделать уже невозможно.
После обеда к Осташову наведался оперативник. Было заметно, что этот Шерлок Холмс чем-то расстроен.
– Не клеится дело, – задумчиво начал он. – Не шьется. Была маза крутануть твоего рогатого босса на чистосердечное, но он в отказ ушел. Упертый. Под лоха косит. И ты тут лежишь, тоже строишь из себя.
– Ничего я не строю. Просто это действительно случайность. Я-то знаю.
– Да, конечно. Тебе еще только одеяло на плечо накинуть, как благородному дону, и вякнуть что-нибудь про честь дамы и про чужую тайну, которую ты готов в могилу унести. А ведь на самом деле – чуть не унес. Только будет ли эта дама на твою могилку цветочки приносить? Ну в общем, все, – милиционер заговорил официальным тоном. – Владимир Святославович, не смею больше нарушать ваш покой. Вот форменный бланк, ручка, пишите, – опер положил на тумбочку бумагу и ручку. – Пишите, что случайно споткнулись и напоролись на железяку, торчавшую из земли.
– Постойте, давайте уточним, так вы что, встречались с мужем Галины? С нашим гендиректором?
– Конечно. И сделал все, что мог. Но какие у меня были карты на руках? Никакие. Я блефовал. По твоей милости, между прочим. Потому что ты тут из себя героя корчил и ни хрена мне не рассказал. А твой гендиректор, видишь, взял и не купился, и все, мне дальше крыть-то нечем.
– То есть вы ему все рассказали? Он что, теперь про нас с Галей все знает?
– И раньше знал.
– Он ничего не знал! А вот теперь знает!
– Я думал об этом. Это все фигня. Даже если предположить, что он реально ничего не знал и что это был не его заказ порезать тебя, то все равно тебе беспокоиться не о чем. Он так обосрался, что тронуть тебя не посмеет. И никаких последствий из-за того, что он узнал, все равно тебе не будет. Не волнуйся. Ну, может, конечно, уволит. Это понятно. Но киллера не подошлет.
– А как же его жена? Как же Галя?
– Ну извини. Я должен покушение на убийство расследовать или чьи-то шашни прикрывать? Не маленькая, наверно, знала, что делала. Ты, кстати, за нее тоже не переживай: он и ее трогать не станет. У него так очко игрануло, я-то, слава богу, людей повидал во всяких ситуациях. Он теперь ничего такого с ней не сделает. Ну, может, конечно, разведется. Это понятно.
– О-хре-неть… – задумчиво произнес Владимир.
– В общем, пишите заявление о несчастном случае, и закончим с этим.
Осташов помолчал, уперев отуманенный взгляд в спинку кровати, а потом сказал:
– А знаете, что я вам скажу? Не пойти ли вам с вашим заявлением…
Он умолк, подбирая словцо. Оперативник напрягся.
– Да брось ты, Вованище, чего ты раздухарился?!
Осташов и милиционер с удивлением обернулись на вопрошавшего, коим оказался стоящий у двери Василий Наводничий. Опер начал бурчать что-то насчет того, что у него с Владимиром конфиденциальная беседа, но Василий как ни в чем не бывало продолжил:
– Правильно же тебе человек говорит: пиши заявление и забудь про все, – Наводничий обернулся к блюстителю законности. – Я все равно все слышал, – он снова посмотрел на Владимира. – Тебе же помогли выпутаться из ситуации, ну и радуйся.
– Да в том-то и бред, что до этого всего не было никакой ситуации, – сказал Осташов.
– Не было, так потом была бы. Ты чего, не всасываешь? Бабы, они же такие – им всегда в конечном счете надо навязать мужику серьезные отношения, женитьбу.
– Ну и что? – сказал Осташов. – И где логика? Если уж на то пошло, вот теперь-то она как раз с ним разведется и пристанет ко мне с женитьбой.