Владимир Высоцкий: Я, конечно, вернусь…
Шрифт:
В Питер ехали на новеньком «Мерседесе» Высоцкого. Как вспоминает сам В. Абдулов: «Ни до, ни после такого Ленинграда я не видел. Отмытое до мраморного блеска небо, нет даже обычной ленинградской дымки. Город словно окунули в голубую чашу с голубым воздухом. Еще вечером Северную столицу мучил серый, нудный дождик, а сейчас морозец, неожиданно схвативший лужи, навел на весь облик города строгий лоск, отчего он стал сказочно-торжественным. Мы едем в Лицей возбужденные, радостные. И вдруг – бац! Лицей закрыт: вечером будет какое-то мероприятие. Люди стоят, смотрят, переговариваются потихоньку. Мы среди них, но говорить ни о чем не хочется. Молчим. А потом короткий взгляд одной из сотрудниц самым чудесным образом нашел в толпе опечаленное лицо Володи. Она быстро
– Кто с вами, Владимир Семенович?
И мне захотелось отозваться, крикнуть: «Я! Мы вместе!» Дурацкая боязнь, что о тебе забудут. Не крикнул. Пошел за Володей, ожидая злых шепотков в спину. Лучше бы через «черный ход» пропустили, как в магазин пропускают тех, о ком ты частенько поешь. Тихо, по-домашнему.
Но был только один спокойный голос седого человека в старомодном пальто с бархатным воротником:
– Сегодня у поэтов такой день. Их день.
Володя улыбнулся старику, а тот слегка приподнял велюровую шляпу. И на душе у меня стало уютно. Мир добр, есть особенная, целительная прелесть в человеческом слове, произнесенном от доброты сердечной. Я, признаться, здорово ругал себя за худые мысли, действительно, разве могли прийти к Пушкину ранним утром люди, способные зло шептать в спину? Чепуха какая-то!
Нам разрешили посидеть за партой Поэта, показали все, что можно было показать. И слова здесь, в стенах Лицея, звучали музыкой, отраженной от старых стен, как от прошлого времени. Эхо пушкинских дней. И молчали мы наедине с Пушкиным, и расставание было нелегким. Володя в пояс поклонился нашей доброй спутнице, поцеловал ей руку…
За поворотом, у раскидистого дерева, опустившего к земле тяжелые ветви, прямо на нас вышла большая компания школьников. Ребята узнали Володю и остановились, а он вдруг спасовал перед детским любопытством, покраснел даже. Вообще Высоцкий был человеком застенчивым, никакая популярность другим его сделать не могла… Самый ближний к нему мальчишка, такой стройный, пружинистый, держал в руках гитару, Володя, стараясь замять неловкую ситуацию, скрыть смущение, немного торопливо сказал:
– Раз уж ты с гитарой, сыграй нам что-нибудь.
Мальчишка вопреки ожиданиям не растерялся. Глаза у паренька озорные, в их открытой синеве плывет багряный цвет далекой осени Поэта. Потом поднял гитару, с вызовом, с любовью, вздрагивающим от собственной дерзости голосом запел:
– Извозчик стоит. Александр Сергеевич прогуливается…
Когда он кончил петь, Володя улыбнулся:
– Ты все угадал. Ты даже не представляешь, как мы тебе благодарны! Спасибо.
А мальчишка в ответ протягивает гитару и говорит:
– Теперь ваша очередь, Владимир Семенович.
И остальные подошли ближе, лица подняты к Володе, теперь на них нет любопытства. Ожидание, волнение есть. Они еще не умеют прятать свои чувства, не научились… Им очень хочется послушать Высоцкого. Я ни секунды не сомневаюсь – споет, он просто не может им отказать.
Володя пожал плечами:
– Спеть? Право, не знаю, что тебе ответить. Давай лучше почитаю.
Высоцкий откашлялся. И лицо его вдруг ушло от нас, стало совсем другим, и смотрел он уже глазами человека, который видит Пушкина. Живого. И не верить ему нельзя: там он – перед Александром Сергеевичем…
Чем чаще празднует ЛицейСвою святую годовщину,Тем робче старый круг друзей…»20 октября Высоцкий уже в Ташкенте, где вечером дал концерт на самой большой площадке города – во Дворце спорта, вмещающем 10 тысяч зрителей. На этом концерте, организованном ЦК КП Узбекистана, присутствовал сам хозяин республики Шараф Рашидов со своей многочисленной свитой. Помимо Высоцкого, в концерте были задействованы многие звезды советской эстрады: Муслим Магомаев, Полад Бюль-Бюль оглы, Роман Карцев и Виктор Ильченко, ансамбль «Березка».
Вспоминает бывший музыкант из оркестра П. Бюль-Бюль оглы З. Шершер (Туманов): «Концерт делался так спешно, что не успели даже разморозить лед во Дворце спорта, и нам построили сцену прямо на льду. В связи с тем что нас согнали внезапно, то все запаздывали, ехали-то все из разных мест. Концерт задерживался на два часа. Нас всех по очереди просили выходить и успокаивать публику. А как успокоить десять тысяч человек? А потом вышел Высоцкий. Подошел к микрофону… И обратился к залу. Он обратился как-то неформально… Что-то вроде: „Чуваки! Мы такие же люди, как и вы. И у нас те же трудности. Например, транспорт. Не все успели подъехать, но артисты стремятся к вам настолько же, насколько вы хотите их увидеть. Я знаю, что очень тяжело сидеть в этом холоде, но давайте наберемся терпения“. И стало тихо-тихо в зале… Перед концертом я ему настраивал гитару. Мы были с ним знакомы раньше, он меня попросил это сделать. Я минут двадцать настраивал эту гитару, а потом он взял ее и начал струны подпускать. Я говорю: „Я старался, а ты что ж делаешь?“ Он говорит: „Не обижайся, Зиновий. Я хочу, чтоб она гудела“. Я потом понял этот эффект. Высоцкий закрывал концерт и выступил просто „на ура“. В тот раз ему разрешили спеть девять песен, он их исполнил великолепно…»
Вернувшись в Москву, Высоцкий участвует в записи очередного радиоспектакля (по другой версии это произошло в конце декабря) – «Незнакомка» по А. Блоку. Режиссер спектакля – Анатолий Эфрос (с ним Высоцкий встречался год назад во время работы над «Мартином Иденом»). Высоцкий играет главную роль – Поэт.
В конце октября Высоцкий снова в Париже. Он приехал отдохнуть, однако его приезд совпал с праздником, проходившем в «Павийон де Пари», на который приехала группа известных советских поэтов – Константин Симонов, Евгений Евтушенко, Роберт Рождественский, Булат Окуджава, Олжас Сулейменов, Виталий Коротич и др. И кто-то из них предложил Высоцкому тоже принять участие в этом концерте. Высоцкий, практически не раздумывая, дал свое согласие. Ведь сколько лет он мечтал о том, чтобы поэты признали его за своего, перестав называть бардом, но все было напрасно. И только в октябре 77-го лед, кажется, тронулся.
Концерт состоялся 26 октября. Высоцкий выступал последним. Им были исполнены следующие песни: «Спасите наши души», «Расстрел горного эха», «Кони привередливые»,«Погоня», «Прерванный полет». Причем все песни были исполнены… на французском (перевод Мишеля Форестье). Как отметил Р. Рождественский: «Это выступление Высоцкого было не точкой, а восклицательным знаком».
А вот как вспоминали про тот же концерт другие его участники и зрители. М. Сергеев: «Потом Высоцкий пел – и снова он был комок нервов, и хриплый голос рвал темноту „Павийон де Пари“, и загорались глаза, и крики неслись из зала – просили петь снова…»
Б. Окуджава: «Мы выступили. Никто никого не „потряс“. Просто нас хорошо принимали. Меня и Высоцкого принимали немного лучше, чем остальных, благодаря гитаре…»
А. Гладилин: «Окуджаву зал встретил очень радушно, в отличие от Высоцкого, которого французская публика явно не воспринимала…»
И, наконец, слова самого Высоцкого: «Это было интересно очень, потому что мы собрались, в общем, в гигантском зале на семь тысяч человек. Почти без рекламы, потому что не знали, кто будет. Несколько фамилий не было объявлено, среди них такие, как Евтушенко и моя. Были объявлены Вознесенский и Ахмадулина, которых не было на этом вечере. Были несколько человек, которые не очень известны за рубежом и у нас, но вечер прошел блестяще, на мой взглд. Это было просто… ну как вам сказать… Во-первых, половина зала пришло людей, это три с лишним тысячи человек – вот так, без объявления, просто так… к черту на кулички, на край города. Мы читали стихи. Почти все – по одному-два стихотворения. Булат Окуджава пел. Я тоже читал кое-что и кое-что пел. Я кончал этот вечер…»