Владимир Высоцкий. По-над пропастью
Шрифт:
Исторический приказ Полякова Высоковский много лет хранил в своем домашнем архиве. Потом как-то показал Высоцкому, тот почитал и серьезно сказал: «Поляков — святой человек».
На семейном совете принимают решение: попытаться поступить в «Современник» — в то время театр №1 в Москве. Высоцкого предупреждают: туда не поступают, а прорываются. Да-да, подтверждала Алла Покровская, уже работавшая в театре, его старая знакомая еще по занятиям в кружке Богомолова, поэтому, если хочешь пройти, Володя, готовься очень серьезно.
Показ в тогдашнем «Современнике» был сродни обряду древнеримской инициации, жестокой экзекуции. Изощренным ритуалом, рожденным юношеским максимализмом. Приятно было «отцам-основателям» театра почувствовать себя небожителями, верховными жрецами, ощутить на себе ласкающий
«Поступающий, — вспоминал былые годы старожил «Современника» Михаил Козаков, — играл, как правило, в фойе театра. Сидит вся труппа — худсовет, главный режиссер. Поступающий лишен привычной атмосферы спектакля, беспристрастного зала, естественных его реакций... А на втором туре... — что-нибудь из репертуара «Современника», актеры которого решают его судьбу».
Высоцкий сразу был допущен на второй тур. Он выбрал отрывок из комедии «Третье желание» и роль Глухаря из пьесы «Два цвета». Эти роли в театре до него исполняли ведущие актеры — Олег Табаков и Евгений Евстигнеев. Выбрать именно эти две роли было со стороны Высоцкого, мягко говоря, безрассудством, считали искушенные люди. Куда вернее было наметить два слабых звена в цепи актерских работ «Современника» и продемонстрировать свое абсолютное превосходство. Высоцкий, конечно же, это понимал, но решил идти напролом, пощекотать нервишки. Себе и коллегам-конкурентам.
«Сыграл, надо сказать, неплохо, — говорил Козаков, — но не блистательно — до наших ему и впрямь было далеко... Мы его не дали, собственно, не по злобе, а просто не сумели разглядеть и донять».
Но потом случайно появился крошечный шанс зацепиться в этом театре. Его пригласили заменить Евстигнеева в одном из спектаклей. Конечно, в зале было полным полно родных, знакомых лиц. Сидела Люся, рядом был Лева Кочарян с Инной, пришли братья Стриженовы — Олег и Глеб, другие ребята.
«Он играл Глухаря так, как мог это сделать только он, — не скрывал своего восхищения Стриженов-младший. — Володя до мелочей знал жизнь своего персонажа, его подноготную — этого «блатного». Он не играл, не «перевоплощался» — он был, жил в этой роли. Делал все с таким блеском, с таким искрометным юмором, присущим ему, что невозможно было себе представить, что это ввод или дебют... Закатанный рукав пиджака, надвинутая кепка- малокозырка, штаны «пузырем», сапоги-«прохоря» с вывернутыми голенищами, хрипловатый голос, блатные ухватки. Клянусь: сто из ста, встретив его на улице, ни секунды бы не засомневались в его социальной принадлежности. Перевоплощение было настоящим. Володя ничуть не выпадал из ансамбля, а наоборот — очень органично вписывался в уже сложившийся коллектив... Впечатление было такое, что это не ввод, что Высоцкий репетировал эту роль со всеми вместе от начала работы над спектаклем и до премьеры. Несмотря на яркость рисунка образа, он не «наигрывал», не «пережимал» — был естествен... Никогда я не видел столь блистательного дебюта. Мы были в полной уверенности, что он уже там, в театре, — уже принят в труппу. Поздравляли с тем, что он наконец нашел свой театр, свое место. Все за него радовались. Оказалось — напрасно. Володю не приняли. Я не знаю, какими соображениями руководствовался худсовет, поскольку к игре его... претензий предъявить, на мой взгляд, было невозможно».
Ну, не пришелся ко двору. Человек не злопамятный, а памятливый, Высоцкий через несколько лет иносказательно намекнет художественному руководителю «Современника» Олегу Ефремову об их несостоявшемся творческом альянсе:
Вы в цвет угадали еще в «Двух цветах»…Стало быть, осталось одно — кланяться в ножки Борису Ивановичу Равенских, каяться во всех смертных грехах, проситься обратно. Гримироваться под Лешего, точно помнить свое место в строю безымянных немых героев. Смирил гордыню, семью кормить надо.
Летом опять гастроли — и надо же, опять Урал, опять Свердловск,
«У них постоянно возникали какие-то споры, творческие и нетворческие. Борис Иванович был поборником жесткой дисциплины, — дипломатично объяснял ситуацию коллега Высоцкого Александр Стрельников. — Володя работал всегда с исключительной самоотдачей, но при условии, если он делал дело, которое понимал и принимал. А у нас... он не имел творческой реализации и, как следствие этого, мог порой относиться к службе в театре, скажем, без должного почтения...»
В труппе знали: «Уступать Высоцкий не любил, да и не умел — тормозов у него в ту пору было мало. Когда у них с главным режиссером возникали разногласия (назовем это так), то нам приходилось Володю отстаивать. Периодически Равенских отстранял Володю от репетиций и спектаклей, но через несколько дней обычно сам же возвращал его обратно... Володя ушел от нас, когда театр был в Челябинске...»
После того, как ему предложили место редактора в литчасти театра.
Пропало лето. Добро, хоть Левка Кочарян в очередной раз выручил, пристроил в съемочную группу Александра Столпера, который под Истрой снимал натуру для «Живых и мертвых». Условия были сносными — жили в пионерлагере, зарплата шла плюс суточные. А роль? Так, какой-то «веселый солдат» в ничтожных трех эпизодах Хорошо еще, Игорь Пушкарев халтурку придумал — проводить «встречи со зрителями». В местном клубе выступить, рассказать «о творческом пути», в каких фильмах снимался, пару баек киношных надо обыграть, спеть что-нибудь. Негусто, но платили. А в воинских частях от пуза кормили и поили.
Опять настал период «взапчит», только теперь уже — фантастики. От Лема и братьев Стругацких до альманахов «Эврика». Однажды по случаю купил книжку с замечательным названием «Физика звездного неба» Шкловского. Автор, оказалось, астрофизик, пишет о внеземных цивилизациях. Но уж больно мудрено. Только все равно эти «тарелочки», НЛО, пришельцы здорово будоражили. Он даже в любви Люсе признаваться стал по-иному: «...ты как Альфа Центавра из прочитанной мною книги «Магеллановы облака». Там звезда ужасно яркая и красивая».
Аркадий Стругацкий, познакомившись с Люсей, назвал ее глаза марсианскими. Высоцкий ревновал, но сравнение это ему очень нравилось.
...Так или иначе, но работы как таковой не было, а времени свободного — ого-го! Чуть-чуть подкармливали так называемые «квартирники». Изредка приглашали в разношерстные компании, в большие, красивые квартиры, где устраивались для «своих» вечера гастролеров-развлекателей. Гости совали хозяину трешки-пятерки, бывало, и червонцы, а тот уже по совести расплачивался с исполнителями. На одном из таких «квартирников» Высоцкий встретился с Люсей Гурченко. Сначала он ее даже не узнал: Бог ты мой, что сталось с ослепительной звездой, сверкнувшей в той самой «Карнавальной ночи»?! Подурнела, постарела, что-то напевает сиплым голосом, но фигурка, правда, все та же, талия осиная, и в глазах иногда искорка проблеснет...
Появившийся с гитарой Высоцкий для Гурченко отнюдь не был героем ее романа. Позже она рассказывала: «Хоть я уже знала, что внешне он совсем не такой, каким его представляла, у меня все равно была надежда, что я подсмотрю в нем особенное. Нет. Было разочарование. Но недолгое. Потому что, как только он поздоровался со всеми и перебросился несколькими словами с хозяином, он тут же запел. Пел, что хотел сам. Пел беспрерывно. Казалось, для него главное — что его слушали. Слу-ша-ли! Впечатление было, как от разрыва снаряда. Да нет, если бы он не пел, он бы просто с ума сошел от внутренней взрывной энергии... Он не мог найти нужного равновесия из-за огромной внутренней непрекращающейся работы, когда нет сил (или времени?) посмотреть на себя со стороны. А вот так, будучи самим собой, — выпотрошенным, усталым, непарадным, — он, конечно же, рисковал многих разочаровать. Он все время был обращенным в себя и в то же время незащищенным, как на арене цирка. Чувствовал, что надо удивить, но одновременно понимал, что этого ему не простят... Тогда я попросила; «Но тот, кто раньше с нею был..». Потом его рвали во все стороны, что-то говорили, пожимали ему руки. Но были и лица равнодушные «Ну и что тут такого?»