Владимир Высоцкий. По-над пропастью
Шрифт:
Ну и Бог с ними. Ведь были и другие «квартирники», с иной атмосферой и «действующими лицами». Лишь исполнитель оставался прежним. Свои новые песни Высоцкий обязательно показывал Андрею Синявскому. Поначалу он даже не признавался, что это его песни, потом только раскрылся. Жена Андрея Донатовича, решив сделать мужу подарок, специально достала через третьи руки (купить тогда было просто невозможно) магнитофон, пригласила Высоцкого и записала несколько его песен и рассказов, которые Синявский особенно ценил. Поэтому в доме Синявских, как любил говорить сам Высоцкий, он «находился в скрученном
Андрей Донатович, даже много позже, уже находясь в эмиграции, не забывал о своем ученике, которого учеником, впрочем, не считал, а скорее — единоверцем. Вспоминал старое «Как-то мы собирались ехать на день рождения к Даниэлю, и вдруг — уже выходим, телефона у нас не было, — пришел Володя в гости. Что ж делать? Мы решили его взять к Даниэлю. Это был одновременно как бы подарок Даниэлю, потому что невозможно, чтобы он не пел и не рассказывал... Там было очень много народу.. И я даже опасался за Высоцкого. Как-то все перешептывались, перемигивались, а он пел... Через каждую песню он пел одну песню — «Песню о стукаче»:
В наш тесный круг не каждый попадал, И вот однажды — проклятая дата!..Буквально через каждую песню, давая понять, что если кто-нибудь здесь «настучит», то его убьют... Это было очень здорово...»
А дома певца терпеливо ждала Люся. Вместе с еще совсем-совсем маленьким Аркашкой. Когда в один из ноябрьских вечеров Владимир ворвался в дом и радостно объявил: «Ма-альчик! Сын у меня! Сын!» — мама его, конечно, поздравила, расцеловала, оставив зарубку в памяти: «Он стал отцом в 24 года, а я в 50 лет стала бабушкой», которую потом часто повторяла.
„.Как-то вечером Владимир тихо-тихо (чтоб не разбудить юного Высоцкого) убеждал Люсю, какая эта все-таки замечательная штука, кино. Мне тебя подарило — раз. Грузовики на съемках водить научился — два. Верхолазом тоже могу... Палубу драить... Не пропадем, солнышко.
Как нельзя кстати зазвонил телефон:
— Вовка, привет! Это Трещалов. Ты чем занимаешься?
— Пеленки стираю, а что?
— Да так, тут вроде бы наклевываются более-менее приличные съемки где-то в Казахстане. Учти, комедия. Тебе такая фамилия — Дорман — знакома?
— Про Бормана слышал. О Дормане — нет.
— Невелика потеря. Он тебя, кстати, тоже не знает. Но ты не переживай. Я тебя уже сосватал...
— Вот спасибо. А что за фильм-то?
— Говорю тебе — комедия. Называется вроде «Штрафной удар». Приезжай завтра к 10 на студию Горького, там все узнаешь. Пока!
Что бы он делал без друзей-приятелей?.. Володя вернулся к прерванному разговору: «Так вот, Люсик, пора мне осваивать новую профессию... Завтра еду на Горького, посмотрим...»
Оказалось, смотреть там было не на что. Сценария как такового не было — просто какой-то раскрашенный фельетон из журнала «Крокодил». Роли, соответственно, тоже. Режиссеру не актер нужен был, а манекен, который бы умел стоять на коньках и клюшку в руках держать. А его герою к тому же надо было еще и на коне скакать. Эх, где мои дни золотые «на картошке» от МИСИ?!. Вовка Трещалов, умница великая, режиссера заверил: для Высоцкого
До Алма-Аты добирались трое суток Без приключений не обошлось. О них потом даже вспоминать было тошно. Но Люсе в первом же письме честно сообщил (не указывая имен): «У нас двое отстали, а потом догоняли поезд на ручной дрезине».
Дорман был, конечно, не Борман, и, конечно, не «фюрер» Равенских, но комедии ему снимать было явно противопоказано. Само собой как-то срифмовалось — «Искусству нужен Веня Дорман, как ...который был оторван», в компании под рюмку ляпнул, а Вениамину Давыдовичу тут же стукнули. Какая уж тут комедия?!.
Всю киногруппу вывезли после Алма-Аты в Чимбулак, на базу горнолыжников. Артистов поставили на лыжи и стали обучать слалому. Хотя сначала договаривались вроде бы о хоккее. Но режиссер был суров: «Сценарий читать надо внимательнее. Хватит того, что ты уже на катке умудрился коньки сломать! Вперед!»
Ладно. Погуливая по горным склонам Высоцкий с серьезным видом объяснял ребятам: «Хочу посмотреть снежного человека». А домой писал: «...снимаем в горах, на высоте двух тясяч метров. Уши закладывает, как в самолете. Дышать тяжеловато. Но красиво там. Лучше, чем в Швейцарии, потому что там одни швейцарцы, а здесь казахи, и они наши советские люди...», «Я все время вижу тебя во сне, и в очертании гор, и вообще наяву. И если скоро тебя не увижу, и сына не увижу, и никого не увижу — одичаю и приеду варваром».
Когда спустились с Медео в столицу Казахстана, оказалось, что случайный знакомый еще по Москве Анатолий Галиев «запускался» на местной киностудии со своим фильмом «По газонам не ходить». Галиев быстро смекнул: занять в дебютной картине московских, пусть даже не очень известных актеров, большая удача, и принялся искушать: снимем все быстро, заработаешь, отдохнешь, поживешь как белый человек в лучшей гостинице, а хочешь, в санатории совминовском. Заставлять на лыжах ходить не стану, клянусь! Все вроде бы устраивало, да и деньги были не лишние, но домой тянуло так, что сил не было еще тут задерживаться. Тем более, очень скоро понял, что «Казахфильм» — это кошмар» А тут еще и неприятность приключилась — прямо на съемках сознание Потерял. Кто говорил о разреженном воздухе, кто на другое намекал- Ну и черт с вами!
...С Кариной Филипповой, бывшей Изиной однокурсницей, встретились случайно, у «Елисеевского». «О, привет! Тыщу лет...» — "Привет. Ты куда пропал, Володя?» — «Да так, то съемки, то гастроли... Суета, в общем». — «Заходи, поболтаем, у меня, кстати, ваши ребята часто бывают: Буров, Роман... Вы хоть видетесь?» — «Знаешь, не часто. Как-то все разбежались в стороны...» — «Вот и зря! Завтра. Приходи, часикам к восьми. Ты свободен?» — «В каком смысле?..» — «Да не в том, о каком ты подумал, я на тебя не претендую. Знаю, что женат. Люся — мисс ВГИК, да? Я о работе...» — «Завтра в восемь? Хорошо». — «Тогда я ребят обзвоню. Пока!»