Владимир Высоцкий. По-над пропастью

Сушко Юрий Михайлович

Сплетни по поводу Влади и мужа Людмила Абрамова комментировала лаконично, сдержанно и сухо: «Любвеобилен...»

В январе 1968 года съемки «Интервенции» закончились. Белые потерпели поражение. Наши победили, радовались в киногруппе, не подозревая, насколько проиграли они и что очень скоро всем будет не до шуток

Композитор Сергей Слонимский, работавший в картине, рассказывал, что «запрещали «Интервенцию» с треском. За то, что смешно, слишком веселятся. Революция изображена как фарс. Большевика с фамилией Бродский играет Высоцкий. Какая-то тройная дуля показана. Какой же это большевик, когда мы знаем, что это поэт-диссидент? И почему Высоцкий его играет? И почему все происходит в Одессе? И почему он веселый

остряк, а не унылый партиец? А это был мюзикл, который задумал Полока по принципу «Шербургских зонтиков».

По мнению режиссера, выйди «Интервенция» своевременно, кинематографическая судьба Высоцкого сложилась бы совсем по-другому. Когда спустя 20 лет картину в конце концов «сняли с полки», многие были разочарованы: а из-за чего, собственно, весь сыр-бор? Какая тут была крамола? Ну, скоморошничали, ерничали, и что? С другой стороны, возникли вопросы к режиссеру, который в течение двух десятилетий без устали уверял всех, что «Интервенция» была прорывом, новаторством в отечественном кинематографе, Правда? Если это так, то почему же фильм успел так безнадежно состариться и стать малоинтересным, а песни Высоцкого, написанные для него, слушают и поныне?

«Эстетику фильма растащили, — пытался оправдаться Геннадий Полока, — разворовали все ходы...» Пусть будет так.

«ТРИДЦАТЬ ЛЕТ - ЭТО ВРЕМЯ СВЕРШЕНИЙ...»

Так, кажется, поет этот странный питерский парень со смешной фамилией Кукин. Фигурист или тренер. Левой ногой свои песенки пишет, как бы шутя, даже не догадываясь об их глубине «Тридцать лет — это поиски смысла...» Талантливый парень, но, зараза, пьет и совсем мало пишет.

А ты-то сам? В душе моей — пустынная пустыня, — Ну что стоите над пустой моей душой?! Обрывки песен там и паутина, — А остальное все она взяла с собой...

Надо Гарику написать, что-то он там в своей «столице Колымского края» подзасиделся. А ведь главные дела здесь происходят. «Встречаюсь со своими почитателями, пою в учреждениях, в институтах и так далее, — бодро распортовал он другу. — Раздал автографов столько, что, если собрать их все, будет больше, чем у Толстого и Достоевского... Получил бездну писем с благодарностью за песни из «Вертикали». А альпинисты просто обожают. Вот видишь, Васечек, как все прекрасно! Правда?..»

Но в сердцах выплескивается: «Ебаная жизнь! Ничего не успеваешь. Писать стал хуже — и некогда, и неохота, и не умею, наверное. Иногда что-то выходит, и то редко. Я придумал кое-что написать всерьез, но пока не брался, все откладываю... Друзей нет! Все разбрелись по своим углам и делам. Очень часто мне бывает грустно, и некуда пойти, голову приклонить... Часто ловлю себя на мысли, что нету в Москве дома, куда бы хотелось пойти».

И не буду никуда ходить, пускай ко мне приходят — пожалуйста! Когда угодно! Сколько угодно! И последовал срыв, «уход в пике». А далее — больница, врачи, медсестры, процедуры. Страшная, постылая палата, откуда его возят в театр на спектакли.

В феврале 68-го в Москве вновь возникает Марина Влади. Режиссер-постановщик картины «Сюжет для небольшого рассказа» Сергей Юткевич решил закрепить свое прежнее каннское знакомство с французской звездой творческим альянсом, пригласив ее на роль чеховской возлюбленной Лики Мизиновой.

«Месяцы съемок, холодная зима, — с ужасом вспоминала Марина Влади. — Мы работали страшно медленно. Вначале это меня раздражало. В субботу — выходной, много времени, на мой взгляд, уходило даром... И только когда я поняла, что такое время «по-русски», мне стала ясна такая манера работать. Время — не деньги: человек видит перед собой

бесконечность. Поначалу меня удивляло какое-то полное отсутствие у русских представления о времени: разбудить приятеля в три часа утра, прийти к нему только потому, что на тебя «нашла тоска» — они не считают ни невежливым, ни чем-то исключительным. Найдут время, чтобы выслушать — столько, сколько нужно...»

Высоцкий мечется между театром, больницей, Ленинградом и Одессой. Вся Таганка обсуждает приказ об увольнении артиста Высоцкого В.С. по 47-й статье Кодекса законов о труде. Прямо как в песне — «Открою кодекс на любой странице и не могу — читаю до конца!.»В больнице — жуть, в Ленинграде — бесконечный перемонтаж, переозвучка, устранение каких-то новых замечаний. Марина, дом... Хотя дома, кажется, уже нет. В Одессе, к счастью, уже на финишной прямой «Два товарища».

Плюс ко всему поступает совершенно неожиданное — лестное и шальное — предложение от известного драматурга Александра Штейна — написать песни к его новой пьесе «Последний парад». Кино — еще куда ни шло, к спектаклям в родной Таган- тоже дело привычное. Но к еще ненаписанной пьесе? Самому интересно. Но после разговоров со Штейном, с режиссером Театра Сатиры, где собирались ставить пьесу, все более-менее прояснилось. Сочинил ось все сравнительно легко — и песня-монолог «Нат Пинкертона»-Геращенко, и ария Сенежкина, и хоровая «Утренняя гимнастика»... Если уж супруга драматурга оценила — Прелестно!» — значит, все в порядке... Только актеры долго не могли понять, как эти песни исполнять. Особенно мучился Анатолий Папанов.

«Он все время просил меня научить его ее петь, так как я пою, — смеясь, рассказывал автор песен. — Он нарочно срывал голос, глотал холодный воздух, но у него ничего не получалось. Да и вообще это не стоит делать. Пел он ее очень хорошо и по-своему. А это самое главное и ценное в нашей жизни, чтобы была своя индивидуальность у человека...»

Правда, доброхоты донесли: на партийном активе Фрунзенского района столицы некто Сапетов грозно вопрошал: как, мол, мог Штейн, написавший в свое время пьесу о Ленине, предоставить трибуну пьянице, антисоветчику Высоцкому?! Ладно, переживем.

А вот на Таганке — дела хуже некуда. Над Любимовым сгущаются черные тучи И из-за него, Высоцкого, в том числе. Но главное — к прежним претензиям по «Пугачеву» прибавляются новые, теперь уже по «Живому».

Хотя ничего не предвещало беды. Когда «Можаич» (писатель Борис Можаев. — Ю.С.) вручил «шефу» свою новую повесть «Из жизни Федора Кузькина», он вовсе не рассчитывал, что ее каким-то образом можно приспособить для сцены. Но не на того напал. Петрович «Кузькина» тут же прочел и взял в оборот автора: делаем инсценировку! Потом начались репетиции. Золотухину досталась роль Живого, Высоцкому выпал Мотяков, тот еще тип, почище Адольфа Гуревича. Чиновники крамолу проморгали, дали добро. А уже на прогонах последовал знакомый окрик «Вы чей хлеб едите?!» Дошло до того, что бюро Кировского райкома партии рекомендовало управлению культуры рассмотреть вопрос «об укреплении руководства Театра драмы и комедии»...

Где комедия, там и драма. Покатилась тягомотина. Комсомольское собрание, партийное бюро, письма в инстанции с просьбой «разъяснить факт распространения зловредных слухов о «подыскивании» нового главного режиссера Театра на Таганке... дабы здоровье производства и производственные нормы были восстановлены. Комсомольцы и несоюзная молодежь театра единодушно подтверждают этим собранием свое полное доверие и единство взглядов с руководителем театра главным режиссером Ю.П. Любимовым...»

— Когда театру было плохо, — рассказывал Юрий Петрович, — актеры являлись ко мне. А я все время говорил: «Ну, чего вы паникуете? Еще не вечер!» И эту фразу Володя взял рефреном в свою песню...