Владимир

Скляренко Семен Дмитриевич

В непроглядной темноте они медленно пересекали двор. Время от времени вспыхивала молния, после которой все кругом казалось еще темней, совсем черным.

— Умирает и сам не верит, — продолжал епископ. — Впрочем, так всегда бывает. Срубишь у дуба корень, а лист все зеленеет… Ох, грехи, грехи!

— Что говорил князь? — поинтересовался Волчий Хвост.

— Твердит все свое, воевать с Ярославом собирается, ищет Святополка, молится на Бориса. Что только будет после его смерти, воевода?!

— Каждому овощу свое время, — Волчий

Хвост засмеялся, — всякая живая тварь радеет о себе… Ты, епископ, как мне кажется, такожде о себе не забываешь…

— О чем глаголешь? — остановившись и схватив воеводу за плечо, спросил епископ.

— Видел у тебя в кармане княжью грамоту…

— Что ж, — резко бросил Анастас. — Имеем ныне подписанный князем церковный устав. Не о себе радею, о церкви… Что, может, скажешь, плохо сделал?

— Нет, — ответил Волчий Хвост, — сделал ты правильно… Давно пора. Государь повинен дать устав и церкви, и боярству, и всем людям, каждому свое, потому и служим… Только что сей устав, аще придет после Владимира недостойный князь?

Небо снова прорезала молния — епископ и воевода стояли рядом посреди двора и казались какими-то великанами. Молния была так ослепительна, что на зеленый спорыш даже не упали тени, вокруг ничего не было видно, лишь невдалеке зачернело забытое кем-то ведро с серебристым кружком воды.

— Воевода Хвост! — испуганно воскликнул епископ. — Погоди, о чем толкуешь?

— Ни о чем не толкую, — ответил епископу Волчий Хвост, — а знаю, еще придет в Киев Ярослав, он порвет уставы отца своего.

— А Борис? — спросил Анастас. Воевода склонился к самому уху епископа:

— Бориса не принял даже Ростов, для чего же он, немощный, квелый, Киеву?! Сын василиссы? А чем, чем ныне Византия нам поможет? Да и тебе, епископ, ни с ним, ни с константинопольским патриархом не по дороге…

— О, это так, — согласился епископ. — С патриархом мне не по дороге.

Они подходили уже к воротам, при сверкании молнии за околицей вырисовывались крытый возок епископа, несколько оседланных лошадей, темные фигуры дворян, гридней. Епископ остановился и схватил воеводу за руку:

— Так что же это? Что? Кто теперь сядет на киевском столе? Волчий Хвост помолчал.

— Токмо сын князя Ярополка и царевны, — прозвучал из темноты его хриплый голос. — Святополк сильный, суровый князь, он защитит бояр, людей, церковь.

— Но он далеко, в Польше?

— Ночь темна, ничего не видать, — намекнул Волчий Хвост, — ежели что случится с Владимиром ныне, Святополк до рассвета может быть в Киеве…

— Погоди, воевода, погоди, — не выпуская руки Волчьего Хвоста, сказал епископ. — Святополк католик…

— Князь Владимир умирает, — сурово промолвил Волчий Хвост. — Мы христиане, и католики такожде христиане… Нашей веры на Руси никто не тронет. Да и что вера? Нам нужна сила, а уж за нею Бог.

Молния… У епископа белое, каменное лицо, неподвижные, точно стеклянные,

глаза, закушенные губы.

— Ну, епископ, — насмешливо спросил Волчий Хвост, — согласен ли ты благословить Святополка?

Епископ молчал. За краткую минуту, что промелькнула от молнии до молнии, он вспомнил еще одну такую душную ночь под Херсонесом, когда он, предав константинопольского патриарха и ромеев, крался в темноте к стану Владимира и клялся ему в верности и любви…

То, что свершалось в эту ночь, было не ново. Он шел к Владимиру в поисках силы и славы, ныне силы князя Владимира исчерпаны, славу же епископ Анастас добудет только при посредстве Горы и Святополка.

— Я согласен, воевода! — сказал Анастас при нестерпимом блеске молнии и под страшный грохот грома.

7

Владимир уснул. Может, на минуту, может, на час, покой сошел на его усталую душу. Все позабыв, князь отдыхал.

Проснулся он от резкого удара грома над самой крышей терема и блеска молнии, заставившей его открыть глаза.

— Что это? — хотел крикнуть Владимир.

Однако случилось невероятное — князь крикнул, но не услышал собственного голоса — после удара грома за окном, в саду, внизу, в тереме и в палате наступило необычное, какое-то зловещее затишье, а голоса не было. Кругом тишь, безмолвие.

«Почему я не слышу собственного голоса? — подумал Владимир. — Может, опять сердце, голова?!»

Однако сердце билось, хоть и напряженно, но ровно, он видел вокруг себя все — свечу, корчагу с водой на столе, темное окно, ветви за ним, меч и щит Святослава, образ Христа на стене.

Только на душе у него было неспокойно, по-особому тревожно от предчувствия чего-то неминуемого, что неумолимо приближалось и охватывало его.

Владимир даже приподнялся, сел на ложе, протянул руку к корчаге, чтобы выпить воды…

И тогда он почувствовал, как сердце — на долгое, необычайно долгое мгновение — остановилось, напряженно вздрогнуло, забилось, а в голове вдруг поднялся свист, шум.

«Что это? Почему?» — обжигали, как молнии, мысли.

Князь думал не только о сердце и голове, они болят потому, что нет покоя душе…

«Поехал ли Волчий Хвост в поле?» — всплыла одна мысль.

«А зачем приходил епископ Анастас?» — отогнала ее другая…

Мысли возникали и исчезали, путались и нарождались снова.

«Сыновья! Где они? Бояре? А почему тут нет бояр? Где мои воеводы?»

«Нет, у меня никого, никого нет, я остался один, один…»

«И больной, совсем больной».

Взгляд его упал на освещенный свечой образ Христа, и Владимир обратился к нему:

— Воззри же теперь на мя, воззри, ибо ты царь небесный, а я царь земной, и, кроме тебя, мне не к кому обратиться… Воззри, воззри, воззри, Христос, услышь, я тяжко страдаю, я гибну… Ты хочешь меня спасти, сойди с образа, помоги, спаси…