Владимир
Шрифт:
Она шагнула вперед, бросилась ему на шею, обняла, поцеловала, орошая слезами лоб, щеки, коснулась руками его груди.
— Цел! Цел! Вот и пришел домой! — промолвил Микула, взглянув на хижину, которая еще глубже вросла в землю, на сломанную телегу, поросшую бурьяном посреди двора, на ржавый лемех рала, стоявший там, где он его оставил, у стены хижины.
И по непонятной причине случилось с ним нечто неожиданное. Из глаз вырвалась, поползла по щеке, прокатилась по седой бороде и упала в траву крупная, как горошина, слеза.
— Не плачь! — сурово сказал он Висте. — Смотри, —
— Что мне тебе сказать? — ответила она. — Все, как было. Где ты был так долго?
Он обернулся, словно хотел окинуть взглядом пройденный путь.
— Далеко был, — глухо отозвался он. — Ратоборствовали мы. Теперь уже враги сюда не придут… Вот только князя нашего Святослава не стало…
— Слышала. Пойдем домой, пойдем, Микула.
И они двинулись — бегом по склону вала, медленнее по двору.
— Слышала, слышала, — говорит Виста. — От многих слыхала про князя. И уж думала, если князь голову сложил, то и твои кости возле него.
— Но я жив! — воскликнул Микула. — Жив, Виста! Вместе, согнувшись в три погибели, потому что дверь за долгое время осела еще больше, сошли они по ступенькам в землянку, остановились сразу за порогом. В углу тлел огонь, его красноватые блики освещали дощатый помост, темные стены, кадку, в которой поблескивал кружок воды, пустые, перевернутые доньями кверху корчаги, горшки.
Микула медленно прошел вперед, снял с плеч котомку и щит, отцепил от пояса меч, сложил оружие перед очагом, низко поклонился огню и чурам, [18] жившим под ним.
И кто знает, то ли услыхали и узнали чуры Микулу, то ли свежим ветром пахнуло от раскрытой двери, но только огонь в очаге сразу ожил, полыхнул, желто-красные языки поднялись над углями.
— А как живет род наш? — спросил Микула, усевшись у очага.
— Все, как было… Нет рода.
— А братья Бразд и Сварг?
18
Чуры — духи домашнего очага.
— Бразд теперь не брат нам… Посадник княжий, новый терем выстроил…
— Видел. Ладный терем. А брат Сварг?
— Что Сварг? В старой его корчийнице десятки холопов Работают, да еще одну поставил у дороги на Остер.
— А другие родичи наши? — Все дальше и дальше люди от людей. — Почему же, Виста?
— У кого земля и гривны, у того сила и правда, только у нас никогда ничего не было.
И тут Виста спросила у Микулы, поглядывая на котомку, лежавшую на полу неподалеку от очага:
— А ты, Микула, принес что-нибудь?
Он даже не понял, о чем она спрашивает.
— Ты о чем говоришь?
— Что у тебя в суме, — задыхаясь, спрашивала она, — гривны, [19] золото, серебро, богатство?
Микула посмотрел на нее, словно не узнавая.
— Богатство? О, как же, есть, вон оно, в котомке.
— И мне можно взять, посмотреть?
— Смотри,
Она торопливо схватила и развязала котомку, принялась все из нее выкладывать.
— Сорочка? Да ведь она вся в крови… И ноговицы… Опять кровь! А это что? Какие-то семена?
19
Гривно — серебряная монета. Гривна — золотой обруч, ожерелье.
— Дань взял, — усмехнулся Микула. — Это гречиха. Виста растерянно опустила руки.
— А где же… где же, Микула, — спросила она, — золото, серебро?
— Не знаю, где оно, — тихо произнес Микула. — Не нашел. После короткого молчания он добавил:
— Что там богатство?! Вот был я в Киеве, искал дочку нашу Малушу… Нет ее, Виста! Весной умерла… В Днепре утонула…
Он взял из котомки несколько зерен гречихи, бросил их в огонь:
— За упокой ее души.
Виста заплакала, как плачут дети, безутешно, навзрыд…
5
Вскоре Микула побывал у брата своего Бразда. Любеч невелик, куда ни пойди — его терема не минуешь, не хотел бы идти, так все равно княжий посадник позовет.
— Слыхал, слыхал, что воротился ты с брани, Микула, — отгоняя псов от ворот, говорил Бразд. — Что же ко мне так долго не шел? Загордился?
— С чего бы я стал гордиться, брат? — ответил на это Микула. — И чем?
— А кто тебя знает? Мы здесь на земле сидим, а ты воин… Пойдем-ка в дом.
Они вошли в терем, где в это время топила печь жена Бразда Павлина. Микула поздоровался с ней, но молчаливая, всегда словно чем-то недовольная Павлина почти не ответила на его приветствие. Пришли со двора три сына Бразда — Гордей, Самсон и Вавила. Микула их даже не узнал; недавно были дети, от земли не видать, а теперь высокие, жилистые, сильные, как и их отец.
— Сыны у тебя, вижу, могучие, — сказал Микула. — Растут, вернее, уже выросли.
— А как же! — засмеялся Бразд. — Так оно и идет на свете: одни протягивают ноги, другие идут по дороге, одно погибает, другое вырастает… А сыны у меня и в самом деле могучие.
— В отца пошли, — засмеялся и Микула.
— А что ж, — согласился Бразд. — Должно быть, так и есть, в меня, в отца.
Сыновья недолго пробыли в тереме — они, как видно, всегда появлялись тут, когда кто-нибудь приходил к отцу, — охранить его, защитить. А сейчас они, увидев, что к отцу пришел его брат Микула, сразу вышли: родной дядя не возбуждал в них любопытства. Исчезла из терема и Павлина: не хотела угощать брата Микулу.
— Где же ты побывал? — полюбопытствовал Бразд. — Куда ходил?
— Зачем спрашиваешь? — махнул рукой Микула. — Сам знаешь, когда-то и ты ходил на брань, ныне я побывал, а предки наши, брат, всю жизнь не слезали с коней…
Упоминание о предках, как видно, не понравилось Бразду, и он сердито махнул рукой:
— Не слезали с коней? Так это когда было?! К чему бы я ныне стал сидеть на коне? Ты расскажи лучше о себе. Я слыхал, что сеча с ромеями была большая, нам тут тоже пришлось потерпеть: давали князьям волов, коней, хлеб… и людей не раз давали…