Владимир
Шрифт:
— Ты, кажется, опьянел, Ярополк… Говори же, говори, что случилось?
— Опьянел, да и как не опьянеть… Владимир предлагает мне мир.
— Он прислал своих гонцов? Но, может быть, это обман?
— Нет, я посылал к нему воеводу Блюда, нынче он вернулся. Владимир согласился говорить со мной.
— Берегись, Ярополк. В Византии, я знаю, так делают и убивают.
— Нет, Владимир никогда так не поступит — я знаю брата…
— Тогда за это и в самом деле стоит выпить. Теперь ты налей кубок мне. За что же мы выпьем?
— Пью
— Какого же согласия ты можешь добиться?
— Думаю, что и впредь останусь князем: такова была воля отца Святослава, а Владимир не нарушит его слова.
— Значит, тогда…
— Тогда я остаюсь, как и он, князем… Нам, разумеется, будет тесно вдвоем в Киеве… Что ж, я соглашусь, пойду князем в какую-нибудь землю.
— Где-нибудь на юге, поближе к Византии…
— Ты угадала мои мысли, но Владимир хитер и может послать меня не на юг, а на запад, в червенские города либо на Волынь.
— И это неплохо, Ярополк… Оттуда близко к Польше, Чехии, к германцам, а там Феофано, жена Оттона… Но ты не сказал мне, что будет со мною, когда ты уедешь в Киев.
— Воевода Блюд условился с Владимиром, что первыми завтра утром под охраной дружины выезжаем в Киев мы с ним, а потом вместе с воеводами выедешь и ты.
— За все это, Ярополк, можно выпить еще раз. О, как я рада, что нам наконец удастся вырваться из этой черной крепости у Днепра… Надеюсь, ты сегодня останешься у меня на ночь.
— Эту последнюю ночь я проведу только с тобой.
— Боже, какую чудесную новость ты мне принес! Нас с тобой, Ярополк, еще ждет счастливая жизнь.
— Мы будем счастливы только тогда, когда не станет Владимира.
— Вместе с тобой мы уничтожим когда-нибудь сына рабыни!..
Под высокой башней, в которой живет Ярополк в Родне, действительно есть подземелье, где с каменных глыб непрестанно капает и скапливается в ручеек родниковая вода.
Ночь. В подземелье нет света, через отдушину в стене едва проникает снаружи отблеск месяца. Трудно догадаться, кто стоит и сидит здесь, слышны только голоса.
— Каковы вести из Киева, что привез?
— Я говорил с Владимиром, он согласен принять Ярополка и заключить с ним мир, — отвечал Блюд.
— А про нас говорил?
— Разумеется, бояре, говорил. Владимир сказал; аще принимаю князя, приму и его бояр.
В подземелье царит молчание, но оно, как видно, красноречивее слов.
— А что в Киеве? — слышится сдавленный хриплый голос.
— Все как было.
— Стоят наши терема, дворы, клети?
— Все по-прежнему.
— Любо в городе Киеве! Гора — терема, дворы, клети, семьи…
Через отдушину струится свет месяца, он освещает лицо воеводы Воротислава, его большие, темные глаза, острый нос с горбинкой, длинные усы над тонкими, сжатыми губами.
— А насчет веры ты говорил, Блюд?
— Говорил… Смеется князь: у меня, говорит, за стеной города стоят боги всех земель, аще кто
— Христос не идолище, — раздается в углу, — его не поставишь, он в сердце, без него ныне не проживет ни князь, ни смерд.
Воротислав смотрит, кто это сказал.
— И Владимир придет к тому, мы ему поможем. Так говорю?
— Так, боярин, поможем.
И тогда Блюд, притаившийся в уголке, спрашивает:
— Все так, бояре, и в Киеве я все сделаю. Но как быть с князем Ярополком?
В подземелье наступает такая тишина, что слышно, как звонко падают капли с каменных глыб в родничок… Подземелье, но даже в подземелье боярство Горы живет, думает, заботится только о себе.
— Мы уже сказали. Блюд… Будешь в Киеве, скажи князю Владимиру: мы лишь следом идем за князем Ярополком, ныне мы не его слуги.
Блюда не удовлетворяет такой ответ.
— Сами что делать будем, бояре?
— Ярополка мы уже знаем, обещал печенегов — нет их, сулил ромеев — обманул, знает себя, жену Юлию, а о нас забывает… И с Владимиром будет говорить только о себе. Что ему мы, бояре, воеводы… Вспоили, вскормили его себе на пагубу. Ныне, слышишь, Блюд, не верим ему. Приблизится к князю Владимиру, войдет в силу, много вреда нанесет нам, не поблагодарит за то, что спасли, а мстить станет.
— Чем двум князьям служить, лучше убить одного… — раздается в подземелье голос.
На рассвете поднялись на стены Родни глашатаи с рогами, затрубили в них так, что эхо понеслось над Днепром и Росью. Потом упал мост, распахнулись ворота крепости, вышла из них старшая дружина, вынесла знамена, опустила их долу — город Родня, где сидел со своей дружиной князь Ярополк, сдался.
Вышла старшая дружина и из стана Владимира, подняла с земли и поставила в один ряд со знаменами всех земель знамена Ярополка.
Бледный, с утомленным лицом, с глазами, перебегающими от старшин Владимира к воинам, без меча вышел из ворот И Ярополк. Скорбная усмешка лежала на его тонких губах.
Во дворе Родни в это время уже шумели бояре. Счастливцы, сумевшие уберечь своих лошадей, запрягали их в возы, безлошадные напрашивались к своим соседям — всем хотелось поскорее очутиться в Киеве.
— Сюда во двор спустилась и княгиня Юлия. Она не торопилась, для нее были приготовлены кони и дружина. Юлия надеялась, что попадет в Киев раньше бояр, а сейчас ей хотелось попрощаться с Ярополком и дружиной.
А из Родни все шли и шли черные от пыли, бородатые, изможденные воины; они с отвращением бросали на сухую землю у ворот свои копья, мечи, стрелы, благодарили богов, спасших им жизнь. Некоторые из них поворачивали в сторону войска Владимира, ибо там находились их отцы и братья, другие же кучками с нескрываемой радостью убегали прочь, к Днепру, к Роси, улетали, как птицы, которые осенью покидают опустошенную, холодную землю. От мрачных черных стен Родни они шли туда, где были вода, хлеб, родичи.