Владимир
Шрифт:
Когда они доехали до Боричевого взвоза, огни факелов были уже близко; неподалеку раздавались крики, шум стоял над всем Подолом, врывался в предградье.
Только тут, в конце Боричева взвоза, над берегом Почайны, было еще тихо, темным-темно, и они, как в спасательные ворота, бросились в эту темноту, в одну минуту оказались на берегу.
Трудно сказать, что творилось тогда здесь, на лодиях. И князь Ярополк, и воеводы его, и гридни двигались как, во сне. У них была теперь единственная цель — попасть на лодии, оторваться от берега и бежать.
Одни из них успели вскочить на лодии по доскам, переброшенным на берег; другие стремглав катились
И они все же вырвались: князь Ярополк со старшей дружиной сел в большой насад, который оттолкнулся от берега и быстро поплыл по течению, вслед за ним поплыло еще множество лодий, на которых сидели, вглядываясь в темноту и держа копья наготове, гридни.
150
Насад — мореходное гребное судно с нашивными бортами.
— Вовремя мы покинули Гору, — прошептал князю Блюд, сидевший рядом с ним.
Ярополк молчал. Он удирал, как волк, из города Киева, его дружина, сидевшая рядом с ним, напоминала взбесившихся, голодных псов. Может быть, теперь раскаяние и сожаление о прошедшем разрывали его сердце, может быть, хоть теперь, единственный раз в жизни, он понял, что жил не по правде, жалел о содеянном и укорял себя за напрасно пролитую кровь?
Нет, не о том думал князь Ярополк. Пылающий Киев отступал все дальше, черные берега бежали за обшивкой насада, и такие же черные мысли проносились в его голове: он ненавидел весь мир, проклинал брата Владимира, мечтал о лютой мести.
Ярополк был уверен, что вернется сюда. О, он будет безжалостен, беспощаден к своему брату, он снесет головы тысячам людей, пришедшим с верхних земель и ныне одолевшим Киев, о, как задрожит, содрогнется Русская земля, когда он вернется сюда!
— Они идут Боричевым взвозом! — говорит Блюд. С Днепра было видно, как люди с факелами в руках торопятся вверх, даже сюда, на водную гладь, долетали их крики; вот огни остановились у ворот, там что-то вспыхнуло, загорелось.
— Хорошо, что мы вырвались, княже! — хищно шептал Блюд. — Пока они одолеют Гору, мы будем уже далеко, войско идет берегом. Нет, теперь Владимиру нас не достать! А мы еще сюда вернемся!
5
Около полуночи князь Владимир вышел из своего шатра. Было темно. Вблизи стояла, переговариваясь, старшая дружина, князь узнал голоса воевод Кирсы, Спирки, Чудина. Он подошел к ним.
— Должно быть, скоро начнем.
— Полки готовы, княже. Ждем знака из Киева.
— Кажется, они уже двинулись…
Все прислушались. Где-то в темноте и тишине, окутавших Подол, предградье и Гору, послышался шум.
— Замолчите! — крикнул воевода Кирса на воинов, гомонивших невдалеке на валу.
Все замолчали. И тогда совсем ясно из ночной глубины, сначала глухо, потом все громче, до них донесся шум и многоголосный крик. Еще минута — и они увидели огни, в темноте в разных местах пылали факелы, их становилось все больше и больше, казалось, что вдалеке пылает пожар.
Это была минута, которой ждали все. С нескольких сторон Киев окружили воины князя Владимира, а им на помощь поднималась еще одна сила — перед ними кипел, бурлил, переливался огнями Подол.
И уже через рвы бежали робьи
Полки князя Владимира двинулись одновременно от Дорогожичей, с лугов за Оболонью, из Перевесищанского леса вырвались всадники, земля загудела от шагов тысяч ног, от топота конских копыт, шум несся и с той стороны Днепра: воины переплывали на лодиях и на конях через реку.
Город Киев пал.
Князь Владимир въезжал в Киев во главе старшей дружины под знаменем отца своего Святослава, на котором были вышиты два перекрещенных золотых копья. За ним ехали рынды, гридни.
С трепетом смотрел Владимир на город, который покинул много лет назад, и не узнавал его. На Оболони, где когда-то хижины были разбросаны по лугу на расстоянии поприща друг от друга, вся земля была вспахана и раскопана, усеяна домами, хибарками, землянками. На Подоле вокруг торжища и вдоль берега Почайны выросло много новых теремов с клетями и подклетьями, погребами и сараями, эти терема и дворища, отгороженные высокими тынами, тянулись до самых гор, образуя улицы.
Изменилось и в предградье. Владимир помнил, что раньше тут прямо в землянках жили кузнецы, гончары, скудельники и кожемяки, неподалеку от ворот Горы стоял только один каменный терем княгини Ольги и несколько деревянных — боярских. Теперь новые, добротные терема, каменные и деревянные, окружали всю Гору, они, казалось, наступали на землянки кузнецов, ремесленников, давили их.
Повсюду, где проезжали воины Владимира, их радостно приветствовали киевляне. В одном конце Подола новгородские воеводы встречались с земляками — купцами из Новгорода, в другом перепуганные хазары угощали воинов медом и олом, в третьем свион обнимал свиона. Посреди торжища пылал высокий костер перед деревянным Волосом, стоявшим уже без серебряных усов — их ночью, словно тати, вы рубили из дерева воины Ярополка.
А вокруг повсюду, на крутых склонах над Глубочицей, вливавшейся в Почайну, над быстрой Ситомлей, струившейся из Щекавицкого леса, на концах Гончарском, Кожемяцком, толпились люди, раздавались оживленные голоса, крики.
На Подоле князя Владимира встретили и те люди, которые ночью ударили в спину полкам Ярополка.
Они ждали его неподалеку от торжища, на широкой, обсаженной липами площади. Их было несколько сот, одни верхом, с мечами и щитами, другие пешие, с копьями, а то и просто с долбнями [151] в руках.
151
Долбень — чекмарь, род большого деревянного молота, чурбан с вытесанной рукояткой.
Владимира поразил один из них: старый, уже седой человек, слепой на левый глаз, сидевший на коне впереди всего земского войска.
— Челом тебе бьем, княже Владимир! — произнес он.
— Слава князю Владимиру! — закричали все.
— Кто ты еси? — спросил старика Владимир.
— Я воевода Рубач, — отвечал тот.
— Ты служил у Ярополка?
— Нет, княже Владимир! Я ходил с отцом твоим Святославом на ромеев и привез его меч и щит в Киев… Но я отдал оружие не в те руки, князь Ярополк повернул его против людей русских…