Владимир
Шрифт:
Тур знает этого человека: это Давило, убогий смерд, жил он много лет за Горой в хижине, имел там клочок земли, тяжко трудился, кормил жену и детей.
Ныне воины Ярополка снесли его хижину, на земле Давилы выкопали ров. Вот и пошел он с женой и детьми на Подол, вырыл землянку на склоне у Днепра — задушный [143] человек.
Из темноты доносится другой, хриплый голос, то и дело прерывающийся от сухого кашля:
— И что уж они сотворили? Подойдешь к реке — остановят: давай побережное, перевезут через реку — возьмут перевозное, дойдешь до города — остановят у заставы, перейдешь мост — берут мостовщину, [144]
143
Задушный — неимущий; раб, освобожденный господином и для спасения души подаренный церкви; один из церковных людей.
144
Мостовщина — плата за проход по мосту или по дороге.
145
Мыто-пошлина за проезд через заставу или за провоз товара.
— Разбойник грабит крадучись, а они хвалятся своей татьбой, умножают и умножают скотницы, [146] силой все у нас отбирают…
Догорают огнища в стане князя Владимира. Низко под небосклоном висит, но уже скоро спрячется за тучу вечернее солнце. Где-то далеко за левым берегом в поле прорезывают небо слепящие зарницы. Вверху переливается, мерцает Волосинь. [147]
У стены хижины тихо. Люди говорят шепотом — может, где-нибудь близко стоит в темноте тиун, ябедник, а то и наушник княжий.
146
Скотница — сокровищница.
147
Волосинь (Волосыни) — созвездие Плеяды.
— И уж добра нам от Ярополка не ждать, — говорит все тот же Давило. — Зла Гора, а он еще злее, с Владимиром, видать, нам лучше будет, наш это князь.
— Почему же наш? — вырывается у Тура.
— Уж кто-кто, а ты, как гридень, должен знать… — насмешливо говорит Давило.
— Был гриднем, а ныне человек с поля, — тоже насмешливо отвечает Тур. — Не нужен я Ярополку.
— Вот и хорошо, Тур… — говорит Давило. — Князь Владимир родился не от какой-то угорской княжны, а от простой русской унотки.
— От какой? Где же она? — Горло у Тура сразу пересыхает.
— Вот этого, человече, я и не знаю. Что была она, ведомо, что от нее князь родился — и то правда, но где она, ни я и никто не знает… А может, и не нужно нам знать, пускай живет в поле, пока не придет сюда ее сын.
Глядя на солнце, которое в эту пору погружается в тучу, разливая вокруг золотое сияние, Давило говорит:
— Болит мое сердце, страдает душа за землю Русскую… Жестокостью, лжой, а наипаче татьбой правды никогда не сотворить. За все Ярополка и бояр его постигнет суд, горе пришло на землю нашу и в Киев, но мы кровью смоем кровь, будем охранять закон отцов наших, беречь будем Русь…
Люди молчат. Темно. Где-то неподалеку кто-то закашлялся. В глухом переулке лают собаки. Все умолкло, но люди не спят, они не хотят умирать, советуются, действуют, — берегитесь, люди, враг ходит рядом, он притаился на Горе!
И вот все расходятся, возле хижины остаются только Давило и Тур.
— Не знал я, что тебя прогнали из Ярополковой дружины, — шепчет Давило, — давно бы уже поговорил с тобой. И ты,
— А вы кто?
— Такие, как и ты, задушные люди.
— Говори со мной открыто. — Тур ловит в темноте узловатую руку Давилы. — Я ненавижу, слышишь, Давило, ненавижу Гору, Ярополка, они у меня все, даже жизнь, отняли.
— Тогда пойдем! — поднимается Давило. — Вон там мы соберемся сейчас, — он указывает рукой в темноту, — там, на кручах. Пойдем, Тур!
3
Воины верхних земель продвигались к Киеву, растянувшись полукругом от Остра до самого Белгорода. Порой на них нападали Ярополковы дружины, но они уже не сражались открыто, как под Любечем, избегали встреч в чистом поле, прятались в лесах и налетали темными ночами, стараясь ударить по воинам Владимира сзади.
Но ничто не могло удержать воинство князя Владимира, оно растекалось вокруг над Днепром и Десной, как весенние воды. Пал Остер, Вышгород, Белгород, передовые отряды уже видели Киев, за ними шли и шли полки.
Князь Владимир велит поставить свой шатер на горе за Щекавицей, а полкам остановиться между Дорогожичами и Оболонью. День и второй Владимир старается пробить копьями валы на Глубочище, его воины спускаются с нижнего вала в овраг, где пенится ручей, переходят его, взбираются на верхний вал, рубят колья, уничтожают воинов Ярополка.
Это страшные дни, ибо, когда начинается сеча и воины сходятся грудь с грудью, кровь течет по земле, стекает в Ситомлю и Глубочицу, вливается в Почайну.
Это страшные дни, ибо Ярополк, не надеясь на дружину, поднимает земское войско, княжьи гридни гонят с Подола, из предградья, с Оболони всех мужей — стариков, молодых и совсем юных — на валы, во рвы, на верную смерть.
А на самой Горе день и ночь подняты мосты, заперты ворота. Если кто нибудь приезжает на Гору, стража долго смотрит с высоких башен и через бойницы в стенах и только после этого опускает мосты, открывает ворота. Если кто-нибудь выходит с Горы, за ним сразу запираются ворота.
Гора шумит, гудит, как раздраженный улей, сюда съехались не только киевские, но из многих земель и городов волостелины, посадники, воеводы, тиуны, мужи лучшие и нарочитые. Гора напоминает большой лагерь: повсюду стоят нагруженные всяческим добром возы, ржут кони, ревут волы, суетятся смерды, кормят и поят скот, а по ночам стерегут добро. Особенно тяжко на Горе по ночам. Ворота заперты, мосты подняты, стража стоит на стенах, вглядывается в темноту, но каждому чудится, что там, внизу, поднимается и нарастает шум. Может, коварный враг уже ползет на городницу? Кто там крикнул у Перевесищанских ворот? Почему скрипят жеравцы [148] на воротах с Подола? Князь Ярополк тоже не спит. Он беспокойно ходит в темноте — то посидит в Золотой палате, то выйдет в палату Людскую, спускается в сени, выглядывает в окна, прислушивается к малейшему шуму снаружи, к каждому голосу в переходах терема.
148
Жеравец — рычаг для подъема тяжестей с помощью блока; журавль у колодца.
Шаги слышны на лестнице. Кто-то зовет князя. Что случилось поздней ночью на Горе?
То возвратился с Подола Блюд, он находит князя, они идут вместе темными переходами, входят в палату.
Блюд высекает огонь, зажигает свечу и ставит ее в уголке на пол.
— Что скажешь, воевода? — спрашивает Ярополк. Блюд тяжело вздыхает и медленно говорит:
— Печальные вести на сей раз у меня, княже.
— Они прорвали валы?
— Нет, княже, они еще не прорвали валов, боюсь, что прорывать их будут с двух сторон…