Владычица Хан-Гилена
Шрифт:
— Могу ли я послать кого-то другого, — спросил он, — если не дерзаю отправиться туда сам?
— Дело не в смелости или в трусости. Дело в том мире, который будет существовать в будущем. Ты — оружие Аварьяна против мрака. И если ты будешь разбит до того, как настанет предначертанное время, то какая же надежда останется для других детей света?
— Ты провидица, — сказал Мирейн. — Так узнай для своего короля: моя смерть неизбежна?
— Если ты не отправишься на север, то сможешь избежать ее.
— А если все-таки отправлюсь? Тогда всякая надежда потеряна? Элиан вздрогнула. Но ее дар не знал милосердия
— Смерть ждет тебя в Ашане. Но в гобелене времени есть одна нить, лишь одна среди мириад остальных, и это нить надежды. Надежды на то, что твоя жизнь будет спасена. Что с тобой станется: будешь ли ты заключен в глубоких подземельях, или изгнан в далекие земли, или — дай Боже, чтобы так и случилось, — снова воцаришься на троне — я не могу видеть. Мне мешает тень. — Но я буду жить.
— Ты можешь выжить. Если изберешь одну-единственную тропу из многих, совершишь правильный выбор, скажешь правильное слово и сделаешь правильный жест. Если ты отнесешься к опасности так, как тебе советует провидец. Но что это будет за слово и что это будет за жест, я сказать не могу.
— Да, не можешь. Мой враг достаточно силен, чтобы помешать твоему дару пророчества. И тем не менее надежда не может быть скрыта. — Его голос зазвучал громче, став чистыми сильным: — Я принимаю вызов. Я отправлюсь туда и раздавлю змею, притаившегося на земле моего королевства, а мой отец защитит меня. Ни один смертный не может победить меня. — Но это может богиня, — сказала Элиан. Никто не услышал ее. Все выкрикивали имя Мирейна. А он — он решил нс слушать. Он даже улыбался; продолжив ритуал, он пел как никогда превосходно, и вся сила его отца звучала в его голосе и сияла в его глазах.
Глава 20
— Ты поедешь?
Мирейн переоделся для пира в пышные одежды с полным набором украшений, но на Элиан все еще оставались платье и плащ, которые она надевала в храм, и мантия пророчества, словно случайно оказавшаяся на ее плечах. Никто не осмелился дотронуться до Элиан или заговорить с ней. Теперь она стала объектом благоговения, провидицей из Хан-Гилена.
Она почти не обращала внимания ни на это, ни на слуг, суетившихся вокруг Мирейна, надевавших на него тяжелое золотое ожерелье, вплетавших золотые шнуры и нитки жемчуга в его волосы и наносивших солнечное пятнышко отца между его бровей. — Ты поедешь? — спросила она еще раз. Мирейн отошел от слуг и приблизился к ней. Он не был похож на остальных: он осмелился снять с ее плеч черную мантию и зеленый плащ и прикоснуться к кружевной отделке ее платья.
— Я поеду, — сказал он и кивком головы подозвал слугу, который поспешно приблизился с водопадом белого и золотого, оказавшимся платьем принцессы и королевы.
Неизвестно откуда появившиеся женщины, лица которых были как будто знакомы Элиан, переодели ее, словно она была статуей. Подавляя вздохи при виде ее коротко подстриженных волос, успевших, впрочем, немного отрасти, они украсили ее голову драгоценной цепочкой, подкрасили ей глаза, щеки и холодные губы. Когда все было закончено, к ее лицу поднесли серебряное зеркало, но она в нем не нуждалась. Мирейн склонился к ее рукам и поцеловал обе ладони. — Ты — прекраснейшая из женщин, — сказал он. Она тщетно искала ответные слова. Над его королевским
Они вышли из его покоев, девушки и слуги следовали за ними. У двери стояли два охранника: один из его людей в алом и одна из ее женщин в зеленом. Мирейн улыбнулся им. Элиан не смогла изобразить ничего большего, чем простой кивок головы.
«Надменная леди, — издевательски спросил ее разум, — как они могут терпеть тебя?»
— Потому что они тебя любят, — мягко ответил Мирейн так, чтобы слышала только она одна.
Элиан содрогнулась. Оцепенение прошло. Она остановилась так резко, что люди свиты чуть нс столкнулись с ней.
— Ты поедешь, — сказала она. — Пусть будет так. Но сначала ты сделаешь меня своей королевой.
Мирейн обернулся к тем, кто шел следом, но они сделали вид, что ничего не слышали. Его брови поднялись, словно он пытался найти обоснование такому яростному натиску, совершенно неожиданному, да еще перед лицом целого отряда слуг. Однако Элиан и не думала о мести.
— Таково твое пророчество? — спросил Мирейн. — Таково мое желание.
Он пристально посмотрел на нее. Элиан выдержала его взгляд. Губы его сжались.
— Почему? Почему сейчас, после такого упорного сопротивления?
С горящим лицом и сжатыми кулаками она ответила: — Потому что… в конце концов… я поняла… что люблю тебя.
— Потому что твоя сила говорит тебе, что я умру. — Это было жестоко, но он сделал ей еще больнее. — За меня нельзя выйти замуж из жалости, Элиан.
Она застыла, словно он ударил ее, и тем нс менее ответила с безупречным спокойствием:
— Даже если это надо будет сделать ради продолжения династии?
Мирейн со свистом выдохнул воздух сквозь сжатые зубы.
— Когда я вернусь из Ашана, — сказал он, тщательно выговаривая слова, — тогда мы и отпразднуем нашу свадьбу. Если твоя воля не изменится.
Элиан тряхнула головой. Страх охватил ее сильнее, чем гнев. — Нет! Я хочу сейчас. Сегодня. Пир готов. Одеты мы оба соответственно. И потом…
— Ребенок, да и только, — сказал Мирейн с величайшей нежностью. — Если уж ты чего-то захочешь, то будешь стремиться к этому всем своим существом. — Ты хочешь этого так же, как и я. — Но иначе. Когда я женюсь на тебе, ты станешь моей королевой, а не боевой подругой. Все будет без спешки и без сожаления. — Я никогда не пожалею.
— Правда? — Мирейн улыбнулся и прикрыл своей рукой ее ладонь. — После Ашана, — пообещал он.
Мирейн был непреклонен. Она будет принадлежать ему, но только тогда, когда он этого захочет. Она нс могла даже прикоснуться к его разуму, не то что подчинить его своей воле.
Пир был чудесным, самым великолепным из всех, которые она могла припомнить. Члены всех правящих семей из Ста Царств украшали зал своим присутствием: князья и их близкие родственники, знатные лорды и их жены, вожди с севера в килтах и украшениях из горной меди и даже посол Асаниана с вечно болезненным выражением лица, словно пребывание среди всех этих дикарей утомляло его.