Владычица небес
Шрифт:
Бенино со вздохом покосился на стоящего сзади Пеппо. Для него тоже этот мальчик был как сын. Когда он родился, философу уже стукнуло двадцать три года. Он помнил и первую улыбку брата, и первый шаг, и первое слово его. Не имея собственных детей, Бенино самовольно принял на себя обязанности отца, так что Пеппо до сих пор воспринимал его именно так. Впрочем, их родной отец находился в полном здравии, но воспитание детей никогда не входило в круг его интересов…
— Ну, полно, Ламберт, полно… — пробормотал философ, трогая плечо старого слуги. — Что теперь… Ничего не поделаешь…
— Ничего не поделаешь! — эхом подхватил Гвидо. —
Закрыв за гостями дверь, он живо присел на корточки и завертел головой, оглядывая пол, ковер и низкий, ниже его колена, столик. На столике стоял бронзовый сосуд с травами (рыцарь увлекался сушением трав, кои затем поджигал и через маленькую трубочку с наслаждением вдыхал едкий дым), бутыль вина и серебряный кубок. Вздернутый короткий нос малыша непостижимым образом задвигался, словно пытаясь учуять то, что недоступно глазу. Светлые и легкие как пух волосы взъерошились, видимо, вследствие напряженной работы мысли под ними. Кошачье лицо его почему-то было совсем белым, даже веснушки пропали, а зеленые глаза рыскали повсюду с таким странным выражением, что Бенино счел своим долгом вежливо осведомиться:
— Послушай, любезный, а не ты ли убил моего друга Сервуса?
— Нет, не я, — отказался от сомнительной чести считаться убийцей малыш Гвидо, ни на миг не прекращая осмотра.
— А кто?
Философ и сам понимал, что вопрос сей глуп и пока несвоевремен, но не смог от него удержаться — больно уверенный вид был у этого мелкого белобрысого парня.
— Не знаю, уважаемый Бенине, не знаю… — последовал ответ.
Затем Гвидо встал, отряхнул руки.
— Я бы хотел поговорить с гостями, — мрачно сказал он. — Надеюсь, ты поможешь мне?
Бенине сморщился. Все хотят, чтоб он помог. Сначала Сервус, теперь малыш Гвидо… Впрочем, Сервусу он так и не успел помочь…
— Что я должен делать? — буркнул он, и не думая скрывать недовольство.
— Ничего особенного. Но если гость не захочет мне отвечать, ты его уговоришь.
— Что ж…
Оставив Ламберта наедине с холодеющим телом Сервуса Нарота, философ и Гвидо пошли вниз.
Казалось, это молчание сейчас взорвется, как вулкан. Хмурые лица, опущенные долу глаза, раздражающее шарканье ног под столом. Каждый (кроме самого убийцы, конечно) подозревал в преступлении сидящего рядом или напротив, все равно. Каждый думал, что и собственная его участь могла оказаться таковой: поди знай, что за сущность скрывается за приятной внешностью и обходительными манерами. Разве можно даже мысль, даже полмысли допустить, что в их прелестную тесную компанию коллекционеров затесался монстр, отродье злобного Нергала, для коего чужая жизнь не стоит и медной монеты? Вернее, стоит — камня Богини Судеб. Да, сие неоценимое сокровище, предмет вожделения не только знатоков, но и любого разумного человека, но убить ради обладания им? И не просто прохожего, а друга, приятеля, в глаза которого не раз смотрел, вместе с которым не раз смеялся, в конце концов, в доме которого считался гостем? Примерно такие размышления занимали сейчас этих людей, волею случая оказавшихся замешанными в страшном деле.
Гвидо, у нижней ступеньки обогнавший философа, быстрым шагом подошел к столу и уселся между Пеппо и Леонардасом. Бенине занял место против него, между толстяком Теренцо и Маршаллом.
— Прошу простить меня, друзья мои, — без обиняков начал младший из Деметриосов. — Я хочу задать вам всем по несколько вопросов. Если вы предпочтете любезность замкнутости и настороженности, вы ответите мне скоро и честно, что будет означать только одно: совесть ваша ничем не запятнана.
Столь витиеватой речи от малыша Гвидо никто не ожидал. Машинально кивнув ему, гости перевели взоры на философа, ожидая от него подтверждений сказанному.
— Да, — кивнул Бенине. — Пусть Гвидо Деметриос спрашивает, а мы будем отвечать.
— А кто наделил его такими полномочиями? — вдруг визгливо вопросил Заир Шах. — Кто? Уж не сам ли достопочтенный Сервус? Ха!
— Стыдно, — укорил его Маршалл. — Стыдно тебе, старик. Как неучтиво поминаешь ты о погибшем, да к тому же хозяине этого славного дома! Пусть юноша спрашивает, потерпим.
Юноша, коему недавно исполнилось уж двадцать восемь лет, благодарно посмотрел на шемита.
— Тем не менее я отвечу, — сказал он, улыбаясь. — Ты философ? — неожиданно обратился он к Бенине.
— Да, — удивленно сказал тот.
— А ты, Маршалл, купец?
— Купец, верно.
— Ты, Заир Шах, астролог?
— Ну, астролог, и что с того?
— А ты, Теренцо?
— Он знатного аквилонского рода, — ответила за все еще молчащего супруга Лавиния. — Его дед был конюшим самого короля.
— Понятно. Так вот…
— А я — поэт, — встрял забытый Леонард ас.
— Прекрасно. Так вот. А я — дознаватель. Правда, на службе я не состою, а занимаюсь делом сим сам по себе. Но, смею сказать, мои способности были неоднократно замечены, и однажды меня даже вызывали во дворец нобиля в Бельверусе! Там пропало золотое… А впрочем, это неважно. Думаю, теперь я могу спрашивать?
— Да можешь, можешь, — важно махнул костлявой рукой Леонард ас. — Я слушаю.
Поскольку офирец сам назначил себя первым номером, Гвидо с него и начал.
— Скажи, любезнейший, что ты делал прошлым вечером после трапезы?
— Спать пошел, как и все.
— Ты лег сразу?
— Ну.
— Ты ничего не слыхал ночью?
— Ни звука.
— Ладно, теперь ты, — он повернул голову к Заир Шаху, не обращая внимания на тут же надувшегося Леонардаса, который намеревался всю беседу посвятить своей персоне. — И тебе такой вопрос: что ты делал после вечерней трапезы?
— Тоже пошел спать, — фыркая, сообщил старик. — И ночью я ничего не слыхал. Слава Эрлику и пророку его Тариму, а также светлому Ормазду и гораздо менее светлому, я бы даже сказал, совсем темному Хануману, сплю я крепко и без сновидений. Был как-то случай, когда я вдруг проснулся, но, помнится, лет этак пять назад…
— Я понял, — торопливо перебил болтливого Заир Шаха Гвидо и обратился к Маршаллу. — А ты? Что ты делал прошлым вечером?
— Увы, ничем не могу тебе помочь. Я тоже пошел спать и тоже совершенно ничего не слышал.
— И я, — вставил Пеппо, не дожидаясь вопроса.
— И мы, — тихо молвила прекрасная Лавиния, скользнув равнодушным взглядом по кошачьей мордочке дознавателя.
Кстати, решил Гвидо, надо присмотреться к ней повнимательней. Не так проста девица, как кажется. Во всей ее хрупкости, во всем изяществе фигуры и лепки лица есть что-то еще — какая-то сила, что ли. Пока он не мог разобрать, но надеялся впоследствии.
— Перейдем к другому вопросу. Скажи мне…
— Я! — бухнул Леонардас, видя, что дознаватель собирается обратиться к Маршаллу, как самому спокойному и рассудительному.