Владычица небес
Шрифт:
Конан ничуть не сомневался в тембре ее голоса однако убедиться не мешало. Быстро запихав в рот еще один кусок мяса, он проглотил его, запил глотком вина, вытер губы тыльной стороной ладони, встал и решительно направился к ней.
— Я Конан из Киммерии, — представился он, одарив ее своей самой обаятельной улыбкой, слегка похожей на волчий оскал.
— Лукресия, — ответила она, нисколько не смутившись. Голос у нее оказался именно такой, какой и предполагался, то есть нежный и одновременно низкий, с приятными грудными нотками.
— Ты не похожа на вендийку, — сказал Конан и не сдержал гордой усмешки:
— Я из Аквилонии.
Аквилония — прекрасная страна, подарившая миру непревзойденных прелестниц, многие их коих уже имели возможность познакомиться с Конаном из Киммерии. Сейчас такая честь предоставлялась Лукресии.
— С чего вдруг тебя понесло в Вендию, красотка? — брякнул варвар, тут же досадливо сморщившись. Он хотел спросить иначе: «Каким ветром тебя занесло сюда, моя красавица?» Увы. Любезность никогда не входила в число его достоинств, что, конечно, Лукресия уже заметила.
— Я иду в Мандхатту, — с улыбкой пояснила она.
— И я иду в Мандхатту! Не хочешь разделить со мной место на спине слона?
(Последняя фраза запросто могла вылететь из уст велеречивого царедворца, привычного к дипломатии. Конан забыл вдруг о своем презрении к этой публике и мысленно похвалил себя за исправленную так ловко оплошность предыдущего высказывания.)
— Ах, Конан… — засмеялась Лукресия. Похоже, на нее вовсе не произвела ожидаемого впечатления прекрасная фраза о слоне.
Конан недовольно нахмурился, как бы говоря: «Да что ж тебе еще надо?» Вслух, однако, заявил другое:
— Но сначала я разделю с тобой ложе в этой вонючей дыре. Не знаешь, есть ли комнаты наверху?
Лукресия расхохоталась. Она не сердилась на варвара. Ей нравилось, что его яркие синие глаза, такие суровые и такие холодные, потеплели, едва только обратились к ней. Ей нравилось, что он так могуч и огромен (впрочем, сие нравилось всем женщинам). Ей нравилось, что буйная черная грива его нечесана и вздыблена, как у зверя. Также ей нравилась его неотесанность (по закону противоположностей, которые притягиваются друг к другу вопреки несоответствию внутреннего и внешнего содержания). В общем, она была совсем не против уступить ему половину своего ложа. Она знала, конечно, что приличия ради (неизвестно кем и зачем придуманного) следует фыркнуть и передернуть плечиками на столь откровенное предложение, однако в эти игры давно уж отучилась играть. Она и впрямь была женщиной…
— Да, Конан, ты разделишь со мной мое ложе. Комнаты наверху есть — я живу здесь уже третий день… О, я вижу, на нас смотрят… Может быть, ты познакомишь меня со своими друзьями?
Повернувшись, киммериец увидел, что Трилле и Клеменсина взирают на них неотрывно — у Повелителя Змей даже отвисла нижняя челюсть, настолько он был увлечен. Глаза его при этом затуманились, и всякому, кто был с ним знаком, при взгляде на него стало бы ясно, что ему не терпится предложить Лукресии потрогать свое тело.
Конан махнул рукой, приглашая спутников подойти.
— Клеменсина и Трилле. Едут со мной в Мандхатту.
— Я — Лукресия.
— О-о-о… — забормотал Повелитель Змей. — Прекрасная кувшинка… Тьфу, то есть лилия…
Он присел на край скамьи и от волнения ухватил с блюда Лукресии большой кусок рыбы. Клеменсина продолжала стоять и
Киммериец, который не выносил, когда кто-нибудь стоял за его плечом, дернул ее за полу туники, таким образом предлагая сесть, но она положила руку ему на плечо, таким образом отвечая — «нет».
— Лукресия, говоришь? — задумчиво произнесла она. — Хм-м-м… Где-то я тебя уже видела…
Глава шестая. Лукресия
Взор прекрасных голубых глаз столкнулся на полдороге со взором не менее прекрасных зеленых. Почему-то именно в этот момент Трилле вдруг понял: философия — не его удел.
Он удивленно таращился то на одну женщину, то на другую, и никак не мог уяснить себе, что же все-таки происходит. Между тем некие тайники его мозга, коим было суждено никогда не открыться, уловили определенный смысл в этих странных взорах. На большее они оказались неспособны, так что смысл сего смысла при этом так и остался загадкой. Одно дело — принять твердое решение умываться два раза в луну, совсем другое — понять, что означает «женский взгляд». Трилле вздохнул.
Вздохнул и Конан. Так приятно начавшееся знакомство грозило сорваться из-за того только, что Клеменсина вздумала ревновать. Тайники его мозга были закрыты наглухо, а потому ничего иного ему и в голову не пришло. Сумрачным взглядом смерив девушку, киммериец отодвинул ее в сторону и, накрыв рукою маленькую ручку Лукресии, вновь завладел ее вниманием.
— Клянусь Кромом, милая, — самодовольно произнес он, — тебе не терпится показать мне свою комнату.
— А мне? — тут же влез Повелитель Змей. — Мне ты покажешь свою комнату?
Только сейчас Конан вспомнил вдруг, что Трилле тоже некоторым образом мужчина, а вспомнив, совсем уж было собрался отвесить ему оплеуху и вышвырнуть вон, но тут Лукресия подарила ему прелестнейшую — а главное, многообещающую — улыбку, и яростная вспышка в синих глазах потухла.
— Я то-оже хочу в ее комнату, — заныл Повелитель Змей, чувствуя, что и эта добыча ускользает от него. Ну почему все, решительно все достается одному лишь варвару? — Возьми-и меня с собой, Ко-онан!
Конан скрипнул зубами, однако сдержался; рука его потянулась к белому локону Лукресии, легко тронула его, потом медленно опустилась к виску…
— О, Конан… — с отвращением молвила Клеменсина. — Неужели ты снова собираешься делать то… то ужасное… которое… Похотливая туземка… Хижина… Красный полог…
Девушка окончательно запуталась, не зная, каким словом назвать то страшное, поразившее ее действо, какое варвар совершал с юной дикаркой. Лукресия же «похотливую туземку» приняла на свой счет. Нахмурив тонкие темные брови, она с видом собственницы дернула Конана за руку.
Он с готовностью поднялся. С самого мгновения, когда пальцы его коснулись гладкой бархатистой кожи аквилонки, мысль его не имела ни начала, ни продолжения — а только один конец; он не слышал слов Клеменсины, он забыл о Трилле; все существо его содрогалось от еле сдерживаемого желания, а в глазах, направленных на нее, уже горел огонь, именуемый страстью. Миг, полмига, и Конан опрокинул бы прелестную аквилонку прямо здесь, в зале…