Владыка мира
Шрифт:
– Как тебе угодно. Вот стоит чаша с водой. Умойся.
Акбар отвернулся. Он не должен был так выходить из себя – это недостойный поступок. Теперь он обращается с Адам-ханом как падишах, а не как равный. Они оба должны об этом помнить.
Сезон дождей начался рано. Вода падала с небес, затянутых серыми набрякшими облаками, которые будто грозили вобрать в себя весь промокший мир. Джамна раздулась, ее воды вышли из берегов две недели назад, и с того времени мимо крепости, покачиваясь на волнах, плыла целая неприглядная коллекция разнообразных останков – утонувшие овцы и собаки, и даже верблюд с неловко вскинутыми тонкими ногами, вокруг которых вились водовороты. Это время года в Индостане Акбар не любил больше всего –
Она массировала ему спину и плечи с миндальным маслом, чтобы он мог расслабиться и избавиться от острой пульсирующей во лбу боли, которая часто нападала на него во время муссона и донимала целыми днями. Такими же головными болями страдал и отец. В юности Хумаюн в качества лекарства любил употреблять шарики опиума, растворенные в вине, но эта его склонность чуть не стоила ему престола, о чем он и предупредил Акбара.
Быть может, будь у Хумаюна такой массажист, как Майяла, то и опиум был бы не нужен. Акбар довольно урчал, чувствуя, как ее ладони мерно и умело разминают ему мышцы, снимая напряжение. А еще она умела его рассмешить. Очень наблюдательная, Майяла могла нещадно передразнить каждого обитателя дворца – и управляющего Джаухара, как тот поджимает губы, когда делает записи в своих кожаных бухгалтерских книгах или когда играет на флейте; и самого Ахмед-хана, когда тот, задумавшись, чешет свою редкую бороду.
Акбар потянулся всем своим сильным телом – отдохнувший и в полной боевой готовности, не хуже любого из своих воинов, – хотя сейчас он охотнее насладился бы ласками Майялы. Боль во лбу уже почти прошла; падишах положил голову на сложенные руки, прикрыл глаза и стал постепенно погружаться в сон. Но почти сразу поблизости послышались знакомые голоса. Кажется, кто-то был очень рассержен, просто взбешен. Затем среди криков он услышал знакомый звук – лязг стали о сталь. Где-то дрались. Послышались женские крики, и в этом гомоне раздался хорошо знакомый низкий голос, зовущий его:
– Акбар! Выходи, будем драться, трус…
Сон как рукой сняло. Падишах подскочил на ноги. Задержавшись, чтобы захватить свой кинжал, и не обращая внимания на наготу, он помчался из покоев Майялы во внутренний двор. Дождь прекратился. Обычно двор был полон женщин, которые выходили сюда проводить время за пением, танцами или разговорами у фонтана, но сейчас здесь никого, кроме Адам-хана, не было. Он стоял у входа в гарем с мечом в одной руке и кинжалом в другой. За его спиной в туманной дымке Акбар видел распластанные и окровавленные тела двух стражников гарема, один из которых дергал ногами в конвульсиях. Акбар снова посмотрел на Адам-хана.
– Что ты творишь? – Он был так потрясен, что едва мог говорить.
Его молочный брат, помедлив, ответил:
– Я убил Атга-хана, этот пес зарвался…
Его заплетающийся голос подтвердил опасения Акбара. Он был пьян вдребезги.
– За что? Атга-хан тебе не враг.
– Он сидел весь такой довольный, нацепив на себя все эти тряпки, что по праву принадлежат мне, и диктовал писцу список дел, которые задумал… Дурак, даже улыбнулся мне, когда я вошел в его палаты. Но он не улыбался, когда я ударил его прямо в сердце… уж как он удивился… прямо как ты сейчас.
Акбар услышал, как позади него вскрикнула Майяла, но не отвел взгляда от Адам-хана.
– Вернись в комнату, Майяла! – закричал он, не поворачивая головы. – И оставайся там, пока я не скажу тебе, что опасность миновала. У нас тут бешеная собака с цепи сорвалась.
– Но, повелитель…
– Сейчас же!
Акбар услышал, как за ней захлопнулась дверь. В почти тот же самый момент послышались крики и топот бегущих ног, приближающихся к гарему. Другие стражи, которые, должно быть, разбежались, когда ворвался Адам-хан, вернулись с подкреплением и теперь проникли во внутренний двор. Среди них был пожилой слуга Рафик, который когда-то прислуживал Хумаюну и теперь был помощником Хамиды. Старик размахивал скимитаром [8] , который успел где-то раздобыть. Акбару было достаточно дать лишь знак, и они набросились бы на Адам-хана и связали его, но падишах не желал, чтобы кто-то другой нанес смертельный удар его молочному брату, который разорвал их священные узы родства. Это его долг, и он не намерен от него уклоняться. Акбар махнул стражникам отступить назад.
8
Используя термин scimitar (скимитар), издавна употреблявшийся в Европе для обозначения восточных мечей и сабель, автор, вероятно, имеет в виду или тальвар – характерную для Индостана саблю, – или шамшир – традиционную персидскую саблю.
– Ты хотел драться. Очень хорошо. Рафик, дай мне твой скимитар.
Не спуская настороженного взгляда с пошатывающейся фигуры Адам-хана, слуга подался к Акбару, который взял оружие и несколько раз взмахнул им, со свистом рассекая воздух. Тяжелая рукоятка была старомодной и неудобной, но изогнутое лезвие осталось тонким и острым. Падишах обернул вокруг голого торса кусок ткани, который Рафик подал ему, и повязал узел.
– Ну хорошо, Адам-хан. У каждого из нас есть меч и кинжал, так что мы равны. Давай же посмотрим, что из этого выйдет…
Акбар сделал несколько шагов к Адам-хану и остановился, ожидая ответного броска. Но хоть разум его брата и был затуманен спиртным, тот, похоже, еще достаточно владел собой, чтобы не попасться на уловку и не совершить грубую ошибку. Когда они начинали медленно кружить друг возле друга, Акбар вспомнил, что на охоте ему так же случалось пытаться предсказать дальнейшие шаги зверя. Внезапно увидев возможный ход, он бросился вперед и, перехватив своим скимитаром меч Адам-хана, быстрым рывком выдернул его у него из рук. Перевернувшись в воздухе, меч с грохотом упал на каменный пол. Это был персидский прием, которому его давно обучил Байрам-хан. Адам-хан спешно отскочил, прежде чем Акбар успел ранить его. Тогда он поднял свой кинжал и бросил его в Акбара. Тот уклонился, но недостаточно быстро, и почувствовал, как край лезвия разрезал кожу на скуле. Теплая кровь заструилась у него по шее, и Акбар, откинув свой меч в сторону, в три гигантских шага набросился на брата. Они рухнули на землю, и падишах, чувствуя, как Адам-хан изо всех сил пытается выбраться из-под него, сгреб в кулак его длинные волосы и стал бить его лицом о булыжники, снова и снова. Затем откинувшись назад, ударил его с размаху кулаком в лицо, так, что послышался треск сломанной скулы.
– Ты батча-и-лада, сукин сын!.. – завопил тот.
Акбар поднял Адам-хана на ноги. Тот тяжело дышал со сдавленным бульканьем, чувствуя металлический привкус крови во рту. Глядя на искалеченное, обмякшее тело своего молочного брата, который сейчас держался на ногах только опираясь на него, Акбар желал лишь одного – избить его до смерти, настолько остра была его боль от этого предательства. Но падишаху не подобает терять власть над своими чувствами. Отстранившись, он неохотно отпустил Адам-хана, и тот рухнул на землю.
– Прежде чем тебя казнят, ты хочешь что-нибудь сказать?
Адам-хан медленно поднял разбитое лицо.
– Может, ты и победил сейчас, но я тебя месяцами вокруг пальца водил. Те глупые маленькие суки… конечно, это я их увез – почему все лучшее всегда должно доставаться тебе? Но я их убил, так что теперь их об этом не спросишь.
– И Байрам-хана?
– А сам-то как думаешь?
Окровавленное лицо Адам-хана озарилось торжествующей насмешкой. Пусть посмеется последний раз, подумал Акбар, обуреваемый яростью и гневом из-за собственного легковерия и глупости.