Владыка Океана
Шрифт:
Я устыдился и помахал русалкам рукой. Они так замахали в ответ, что их тут же унесло от стекла. Впрочем, на их место немедленно подплыли новенькие.
— Мы мечтали об этом сотни лет, — продолжала Летиция. — Ты это хоть представить себе можешь, а, малек? У нас появлялся шанс, когда умирало его очередное тело и одержимые начинали искать преемника. Тогда его заклятие убивало бедняжку, которая принадлежала ему в той жизни, и он требовал новую. Молоденькую, видишь ли, килькин ты хвост! И наш Отец, которого сухопутные дураки вроде тебя зовут Морским Дьяволом, выбирал самую ловкую и отважную девушку, которая могла бы проверить, на что годится новенький, пока его душа еще при нем…
Я помотал головой. В ней тяжело укладывались эти вещи, господа.
— И что ж, — говорю. — Как же вышло, что до сих пор…
Летиция презрительно хмыкнула.
— Очень понятно, — говорит. — Большая часть этих твоих предков оказалась трусами или бездарями. Либо: "Ах, чертовщина!" — и готовы просто и подло удариться в бега, либо и хотели бы, да не могут, вроде твоего мнимого дядюшки. Попадались обычные дураки — ничего не видит и не понимает, кроме денег, хоть ты утопи его! Пару раз были такие, что стань они Владыками — оказались бы со временем жесточе Эдгара… А ты вот…
— А я, — говорю, — интересен тем, что почти все эти качества совмещаю в себе одном. Кроме трусости, может быть. Бездарь — ну разве это демон, право! — и взял в руки тритона, который уже почти не светился. — Дурак. Долго думал, да так ничего и не понял, увы, пока ты не объяснила мне на пальцах… на пальце, гм… И зверр-рь! Потому что намерен развлекаться в ближайшее время ловлей акул на Митча.
Летиция прыснула и заявила:
— Даже не подумаю тебя разубеждать, а то зазнаешься. Не важно, что за чушь ты себе вообразил — главное, что ты прошел мою личную проверку. И не обижай вящего — он тебя спас, а ты в нем сомневаешься, ракообразное! Ему, между прочим, пришлось несладко, когда он проламывался через твою одержимость — а он сумел-таки. Будь у тебя совесть, ты б его поблагодарил.
Я устыдился и погладил тритона по голове.
— Прости, друг мой, — говорю. — С меня причитается. Я должен тебе дюжину устриц, по крайней мере. Ты вел себя просто геройски.
Тритон обнял меня за оставшиеся пальцы и улыбнулся. Мне сложно будет вам описать, как улыбаются тритоны — но поверьте мне на слово: улыбка вышла самая лучезарная.
Компания одержимых тем временем потихоньку пришла в себя. И первое, что я услышал с той стороны после довольно-таки продолжительной паузы, это спокойнейший голос Митча:
— Прошу прощения, ваша светлость, вы не озябли? Может быть, накинете мой плащ, пока идете в свои покои? Ночка-то нынче холодная…
Я так оторопел, что потерял дар речи. Наверное, физиономия у меня была преглупая, потому что Летиция хихикнула. А Митч укутал меня своим плащом — я стоял столбом — и вдруг сделал вид, что заметил кровавый лоскут у меня на руке.
— Ах, — говорит, — ваша светлость, что ж у вас с пальцем, что за ужас?! Где это вы так поранились? Пойдемте-ка отсюда, вам лечь надо, это не шутки. Заражение крови может сделаться. Гордон, помогите его светлости подняться по лестнице.
А дуэнья улыбнулась моей Летиции нежной улыбкой старой обезьяны и говорит:
— Пойдемте и вы, милочка. Что это вы вздумали спускаться сюда в такой поздний час, ведь завтра проспите до полудня — как бы голова не разболелась…
— Ци, — говорю, — что это происходит? Митч, не смейте до меня дотрагиваться, что это такое! Что вы тут разыгрываете, дьявольщина, пардон! И вообще — вы все уволены!
Надо было видеть, господа, как у них вытянулись лица! Митч прослезился.
— Ваша светлость, — говорит, — ваша воля, конечно, и я ни слова против не скажу, но — за что?
А Летиция сказала:
— Мы с тобой, малек, не только наш народ освободили этой ночью. У твоих слуг одержимость прошла — видишь? Теперь уже не дух Эдгара за них говорит, а они сами. Вы, Митч, что же, забыли, что ли, как сами позвали нас сюда на русалок взглянуть, а?
Митч на нее посмотрел с мучительной миной, лоб потер и бормочет:
— Вот же, госпожа, хоть на куски меня режь, а не помню! Погода сегодня тяжелая, буря идет — даже виски ломит, а с памятью у меня что-то совсем плохо на старости лет…
Смешно, господа, но он действительно был совершенно не в себе. Вернее, наверное, как раз очень в себе — вел себя, как на космодроме, когда летал меня встречать. Старый слуга, фанатик, готов из кожи вывернуться ради моей светлости — вплоть до поиска кандидаток в мои любовницы.
У остальных был такой вид, будто их неожиданно разбудили. Поп, отец Клейн, про которого я уже даже и не мог понять, настоящий он священник или фальшивый, говорит:
— Простите меня, грешного, Митч, но что это за вино ваши люди подавали за ужином? Голова раскалывается, просто раскалывается… Ваша светлость, зачем вы звали меня сюда? Я уже немолод, мне тяжело…
Летиция прыснула и говорит:
— Ах, мы просто хотели попросить вас благословить нашу помолвку тут, в океане.
Отец Клейн сморщился и возразил:
— Ну что за фантазии на грани греха, милая госпожа! Прости мне Бог, если бы это ужасное вино не ударило так мне в голову, я бы ни за что не согласился на такие глупости. Завтра, дети мои, — "Добрые!" — хихикнула Летиция, — завтра, в часовне, а не в этом капище… Я пойду прилягу с вашего позволения, ваша светлость…
И потащился вверх по лестнице. Я явственно видел, что ему очень худо: он постанывал, тер виски и не вполне твердо держался на ногах. Мне стало почти жаль его; я даже не стал упоминать о перстне святого Эрлиха.
Те же, кто остался в подземелье, так со мной возились, будто я был смертельно болен. Их, похоже, мучили какие-то смутные догадки, вроде следов кошмара — они казались виноватыми и слишком передо мной заискивали. Летиция хихикала, а я решил сделать вид, что все идет вполне нормально.
Как обычно.
Когда мы — мы с Летицией и наша княжеская свита — покидали подземелье, русалки тоже оставили свой наблюдательный пункт около иллюминатора, правда, весьма неохотно. Идти по лестнице мне оказалось совсем не просто — рука болела ужасно, голова кружилась, тошнило — зато меня обнимала Летиция. Так очаровательно изображала сестру милосердия, что глупо было раскисать и хныкать в ее очаровательном обществе.