Власть без славы. Книга 1
Шрифт:
Джон Уэст молча протянул ему деньги. Артур с жадностью схватил их.
— Я все устрою. Дело не может сорваться. Им передадут два костюма — материя легкая, так что сверток будет маленький, — флягу с водой, веревочную лестницу и еду.
— Это зачем? Еду после будешь доставлять.
— Не в этом дело! Они будут прятаться в тюрьме целые сутки, а может быть, двое суток. Видишь ли, когда в прошлом месяце двое бежали, их хватились только за ужином. Ну и Дика с Вудом хватятся только за ужином и подумают, что их уже нет в тюрьме. А они будут прятаться на чердаке над шерстобитней. А когда суматоха уляжется, сторожа, которых мы подкупим, проведут их к внутренней
Артур повернулся и пошел к двери. «Помешанный, просто помешанный», — подумал Джон Уэст. Артур и в самом деле походил на душевнобольного: неряшливая одежда, сутулые плечи, быстрые, судорожные движения, седые волосы и усы, пустые, как у куклы, глаза.
В понедельник утром Джон Уэст узнал из газет, что попытка к бегству не удалась. Один карманник-рецидивист, отбывавший очередное наказание в Пентриджской тюрьме, в субботу получил наряд — вычистить шерстобитню. Он услышал какие-то подозрительные звуки над головой, и немного трухи упало ему на плечи. Он сообщил об этом надзирателю.
Карманник скорее дал бы отрезать себе руку, чем стать доносчиком. Но он явился невольной причиной поимки Брэдли и Вуда, и всю жизнь над ним тяготело подозрение, что он выдал их тюремному начальству.
Артур Уэст в тот день пришел во двор тотализатора убитый горем, со слезами на глазах, словно сирота, над которым посмеялись, обещав ему возвращение матери.
Одним из кандидатов лейбористской партии, избранных в парламент штата на выборах 1902 года, был поддержанный Джоном Уэстом молодой журналист и талантливый оратор Фрэнк Эштон.
В тот вечер, когда стали известны результаты голосования, зал керрингбушской ратуши был переполнен. Все стулья были заняты, в проходах толпился народ. Вокруг трибуны люди стояли плотным кольцом, а в двери ломились все новые и новые избиратели, желающие попасть на собрание. Окна были раскрыты настежь, и в них виднелись головы тех, кто, отчаявшись попасть в зал, решил хотя бы с улицы послушать оратора. Эштон, встреченный громом аплодисментов, взошел на трибуну.
— Леди и джентльмены, — начал он внятным, звучным голосом. — Леди и джентльмены и братья-рабочие!
Его слова и жесты действовали на слушателей гипнотически. Одет он был просто, крахмальный воротничок и галстук казались лишними на нем. Длинные волосы, разделенные прямым пробором, обрамляли его широкий лоб и пышными кудрями спускались на уши. Энергичный подбородок, полные чувственные губы, проницательные, пытливые глаза — все в этом лице выдавало натуру впечатлительную и пылкую. Он стоял на трибуне в несколько театральной позе, подняв руки, и ждал, когда зал утихнет. Потом он обеими руками поерошил свои кудри, что делал всегда, перед тем как заговорить, — готовясь околдовать слушателей своим пламенным красноречием, вскоре заслужившим ему по всей Австралии славу блестящего оратора.
Он медленно опустил руки и выдержал длинную паузу, во время которой в зале царила мертвая тишина.
— Поистине это счастливая минута в жизни человека, отдавшего себя делу бедных и обездоленных — великому делу рабочего класса!
Оратор произнес эту торжественную фразу, внушительно кивая красивой головой, словно хотел подчеркнуть
— Я хорошо помню, как я приехал в эту прекрасную страну: несчастный подросток, юнга с грузового судна, который бежал от нищеты Старого Света, чтобы найти счастье в Новом.
Нищета Старого Света! Фрэнк Эштон хорошо помнил, как он ребенком ехал с матерью в поезде, как они ночью пришли в огромный сарай, где среди мешков с овсом жил вместе с крысами его новый отец. Чтобы крысы не загрызли мальчика, мать всю ночь напролет просидела у стола, на котором его уложили, завернув в рваное тряпье. После он узнал, что калека с деревянной ногой, добрый и ласковый, не хотевший, чтобы мать поселилась в таком убогом жилище, был его отчим. Родной отец Фрэнка умер за несколько месяцев до его рождения. Помнил он и то, как его новый отец отделывал ветхий сарай, стараясь приспособить его для жилья, но вскоре потерял место, и им пришлось выехать.
Потом они втроем кочевали по Англии в поисках работы. Земля под ногами была твердая от мороза, ноги — ледяные; никто не хотел брать калеку с деревянной ногой. Однажды в каком-то городе они примкнули к демонстрации безработных и вместе со всеми шагали по улице.
Демонстранты выкрикивали лозунги, требуя хлеба, и отчим сказал, что надо требовать работы, а не милостыни. Когда скудные сбережения семьи уже подходили к концу, он получил наконец работу в шахтах Скарборо.
Фрэнк Эштон помнил, как они жили в бараке вместе с другими шахтерами. У каждого шахтера за бараками был свой огородик. Отчим усердно ухаживал за своими грядками, сажал овощи и даже держал поросенка. Фрэнк ходил в школу соседней деревни за две мили от дома и почитал себя счастливым. Но потом началась забастовка. Если шахтера увольняли с работы, его выгоняли из барака и отнимали огород. Та же участь ждала и бастующего шахтера. Но бастуют все шахтеры, думал мальчик, — значит, должна быть какая-нибудь причина. Отчим говорил, что им снизили оплату. Потом хозяева шахт выселили бастующих из бараков, и Фрэнк с матерью и отчимом жили в палатке из мешковины; но забастовка продолжалась.
Отчим, видимо, был одним из руководителей забастовки. Фрэнк помнил, как приходил священник из соседней деревни и убеждал шахтеров вернуться на работу, потому что это долг каждого доброго христианина, и упрекал их за то, что они причиняют столько страданий своим женам и детям. Помнил, как отчим возражал священнику, как проклинал церковь, которая всегда заодно с хозяевами и требует, чтобы шахтеры, точно побитые псы, поплелись обратно в грязные, душные бараки и вернулись в шахты, где они за жалкие гроши работают, ежечасно рискуя жизнью.
Священник обозвал отчима язычником и смутьяном. Когда мать Фрэнка стала давать уроки музыки, священник убеждал родителей не доверять своих детей этой женщине, потому что муж ее атеист. В ответ на это отчим сложил песенку для шахтеров:
Наш пастор взывает: «Молитесь, братья, Трудитесь, о большей не думая плате. Нет мяса — так хлебом питай свою плоть, Будь рад, что не репу дарует господь».Отчим, как и большинство его товарищей, не вернулся на шахту и, когда кое-кто из шахтеров сдался и возобновил работу, предпочел отрясти прах от ног своих.