Власть и политика (сборник)

Вебер Макс

Германия – с тех пор, как князь Бисмарк ушел в отставку, – управлялась «чиновниками» (в духовном смысле этого слова), так как Бисмарк не терпел рядом с собой политических мыслящих деятелей. Как и прежде, Германия сохраняла лучшую в мире военную и гражданскую бюрократию – по незапятнанности, образованности, добросовестности и уму. Достижения Германии в войне в других странах, а в общем и целом – и на родине, показали, чего можно добиться этими средствами. Но каково руководство германской политикой в последние десятилетия? Самым дружелюбным, что о нем говорили, было: «Победы немецкого оружия снова компенсировали провалы германского руководства». Ценою скольких жертв – об этом умолчим; зададимся вопросом о причинах этих неудач.

За границей вообразили, будто немецкая «автократия» – это ошибка. В Германии же, благодаря ребяческим историческим спекуляциям наших литераторов, верят в совершенно противоположное: заговор международной «демократии» против Германии сколотил, дескать, противоестественную коалицию против нас. Заграница пользуется лицемерной фразой об «освобождении немцев» от упомянутой автократии. В Германии же те, кто заинтересован в прежней системе – мы с ними еще познакомимся, – пользуются столь же лицемерной фразой о необходимости защитить «немецкий дух» от запятнанности «демократией» либо ищут других козлов отпущения.

Например, стало привычным делом бранить германскую дипломатию. Думаю, это несправедливо. В среднем, она, вероятно, была точно так же хороша, как дипломатия других стран. Тут есть некоторая путаница. Чего недоставало, так это того, чтобы государственные дела вершил политик – и не политический гений, подобного коему можно ожидать раз в несколько столетий, и даже не значительный политический талант, а просто политик.

Тем

самым мы уже приступаем к обсуждению обеих сил, каковые в жизни современного конституционного государства – наряду с всеопутывающим чиновничеством – только и в состоянии играть роль контролирующей и направляющей инстанции: монарха и парламента. Сначала о первом.

Позиции немецких династий выйдут из войны непоколебимыми – конечно, если не случатся очень большие глупости и будут извлечены уроки из недостатков прошлого. Уже задолго до 4 августа 1914 года любой, кому предоставлялась возможность длительное время что-нибудь обсуждать с немецкими социал-демократами – я говорю здесь не о «ревизионистах», не о партийных депутатах и не о профсоюзных деятелях – а как раз об отчасти весьма радикально настроенных партийных чиновниках, – тот после вступительных рассуждений почти всегда получал признание, что «сама по себе» конституционная монархия в связи с особым международным положением Германии – наиболее подходящая государственная форма. В действительности, стоит лишь теперь взглянуть на Россию, как мы увидим, что желаемый либеральными политиками переход к парламентской монархии, с одной стороны, сохранил бы династию, с другой же – устранил бы неприкрытое господство бюрократов и в результате настолько же способствовал бы усилению России, насколько нынешняя форма литераторской «республики», вопреки всему субъективному идеализму ее вождей, способствует ее ослаблению [75] . Вся сила британского парламентаризма – что очень хорошо знают в Англии – сопряжена с тем фактом, что формально высочайший пост в государстве занят раз и навсегда. Здесь не место рассуждать, на чем зиждется такая функция одного лишь существования монарха. Равно как и о том, повсюду ли этого способен достичь один лишь монарх. Но, во всяком случае, для Германии такая ситуация в этом отношении является подходящей. После эпохи войн между претендентами на престол и контрреволюций она у нас трудно осуществима; к тому же, нашей жизни слишком угрожает международное положение.

75

Поскольку с русской стороны в отношении меня утверждают, будто г-н Керенский цитировал эту фразу из «Frankfurter Zeitung» на собраниях ради того, чтобы продемонстрировать необходимость его наступления в качестве доказательства силы, – то этому могильщику молодой русской свободы надо недвусмысленно заметить: наступление может устраивать тот, кто располагает вещественными средствами ведения войны, например, артиллерией, чтобы подавлять сидящую в окопах пехоту противника, – а также средствами транспорта и связи, а также запасами продовольствия, чтобы, кроме прочего, дать почувствовать загнанным в окопы солдатам, что их пропитание зависит от него. «Слабость» же так называемого социал-революционного правительства г-на Керенского состояла в том, что оно недостойно доверия – что излагалось в других местах – и в том, что ради получения кредитов с целью сохранения собственного господства оказалось необходимым опровергнуть собственный идеализм, пойти на сговор с буржуазной империалистической Антантой и тем самым заставить истекать кровью сотни тысяч собственных граждан в качестве наемников, воюющих за чужие интересы, – что с тех пор и происходит. Я полагаю, что эта моя гипотеза, как и другие предположения, коими я обозначил свою позицию в отношении России в другом месте, к сожалению, остается справедливой. (Оставляю это место, написанное несколько месяцев назад, и здесь. – М. В.).

Однако же в условиях современного государства монарх как таковой никогда и нигде не бывает и вообще не может быть противовесом и средством контроля по отношению к всеобъемлющей власти профессионального чиновничества. Он не может контролировать управление. Ибо это управление является администрированием, для которого необходимо профессиональное образование, а современный монарх не бывает специалистом, во всяком случае, за пределами военной сферы. Но, прежде всего – и это для нас важно – монарх как таковой никогда не замешан в суету партийной борьбы или борьбы политиков, вышколенных в дипломатии. Не только его воспитание, но, в первую очередь, его государственное положение, как правило, противодействует этому. Не в борьбе партий обрел он свою корону, и не борьба за государственную власть дает ему естественный жизненный воздух – в противоположность тому, что всегда происходит с политиком. Монарх знакомится с условиями борьбы не на собственном горьком опыте, не благодаря собственному выходу на арену; более того, из-за своих привилегий он отдален от жестокостей борьбы. Существуют прирожденные политики, – но они редки. Монарх же, который монархом не является, становится весьма опасным для собственных и государственных интересов, когда пытается – как сделал царь – «править самостоятельно» или средствами, годными для политика: это «демагогия» в широчайшем смысле слова – пытаться воздействовать на мир речами и письменными сочинениями ради пропаганды собственных идей или собственной личности. Ибо ставит он не только на свою корону – это было бы его частным делом, – но и на существование своего государства. И в такое искушение – прямо-таки с необходимостью – современные монархи впадают снова и снова, если противостоят им всего-навсего государственные чиновники, стало быть, если парламент немощен, как было в Германии на протяжении десятилетий. Уже чисто технически здесь есть тяжелые изъяны. Сегодня монарху – если рядом с ним нет могущественного парламента – приходится заниматься контролем ведения дел чиновниками по жалобам других чиновников. При этом все вращается по кругу. Непрерывная война различных ведомств между собой, каковая была типична, к примеру, для России и господствует у нас даже теперь, является само собой разумеющимся следствием того якобы «монархического» правления, при котором недостает руководящего политика. Ибо в этой борьбе сатрапов речь идет, в первую очередь и по большей части, не об объективных, а о личных противоречиях: борьба ведомств служит их шефам в качестве средства конкуренции за министерские посты, если последние рассматриваются единственно как доходные местечки для чиновников. И тогда не объективные причины и не политические качества вождей, а придворные интриги решают – кто утвердится на руководящих постах. Всякий знает: борьба за личную власть наполняет парламентские государства. Заблуждение лишь в том, когда полагают, будто в монархиях происходит иначе. И все же там добавляется другое зло. Монарх полагает, будто правит он сам – тогда как в действительности покрываемое им чиновничество пользуется привилегией бесконтрольного и безответственного хозяйничанья. Монарху льстят и – поскольку он может менять первого министра по личному произволу – показывают романтический ореол власти. На самом деле такие монархи, как Эдуард VII и Леопольд II, будучи, разумеется, далеко не идеальными личностями, располагали куда большей реальной властью, несмотря на то, что (и из-за того, что) они правили в строго парламентской форме и никогда не выступали публично (или если выступали, то не иначе, как считаясь с парламентом). Это невежество, когда современные литераторы-фразеры представляют таких монархов, как «теневых королей», – и это глупость, когда они возводят морализаторские сплетни обывателей на уровень политического суждения о таких монархах. О мировой истории следует судить иначе, даже если труды этих монархов – как и столь многие другие великие политические проекты – в конечном итоге терпят крах. Один из них, которому самостоятельно приходилось менять даже собственных придворных чиновников в соответствии с партийными констелляциями, создал коалицию, охватившую весь мир; другой, правивший небольшим государством, – гигантскую колониальную империю (в сравнении с нашими кусочками колоний!). Кто желает политически руководить в роли монарха или министра, должен уметь играть на современных политических инструментах власти. Только политически неодаренных монархов парламентская система исключает – ради усиления могущества страны! И разве это похоже на «государство ночных сторожей», о котором полагали, будто оно к собственной весьма немногочисленной нации присоединяет лучшие части всех континентов? Что за обывательская болтовня литераторов – этот затасканный оборот речи, сильно пахнущий озлобленностью «подданных»!

Теперь перейдем к парламенту.

Современные парламенты служат, в первую

очередь, представительствами тех, кто порабощен средствами бюрократии. Ведь определенный минимум внутреннего согласия, по меньшей мере, социально значимых прослоек порабощенных является предпосылкой продолжительного – даже наилучшим образом организованного – господства. Парламенты сегодня представляют собой средства для внешнего проявления этого минимума согласия. Для определенных актов публичных властей формы соглашения посредством закона, принимаемого после предварительной консультации с парламентом, являются обязательными, и, прежде всего, это касается проектов государственного бюджета. Сегодня, как и начиная с возникновения сословных прав, распоряжение способами доставания денег для государства – бюджетное право – служит решающим средством парламентской власти. Правда, до тех пор, пока парламент может оказывать влияние на администрацию лишь через отказ выделения денежных средств и отвержение законопроектов, или через неавторитетное ходатайство по поводу жалоб населения, он исключен из позитивного участия в политическом руководстве. Поэтому он может проводить и проводит лишь «негативную» политику, т. е. противостоит руководителям администрации в качестве враждебной силы, в качестве таковой силы снабжается администрацией необходимым минимумом сведений, а оценивается – только как тормоз, как сборище немощных ворчунов и всезнаек. С другой же стороны, бюрократия с легкостью слывет у парламента и его избирателей кастой карьеристов и судебных приставов, которым противостоит народ как объект приложения их докучливых и в значительной степени излишних «искусств». Иначе обстоят дела там, где парламент добился того, что руководители администрации должны либо напрямую избираться из его среды («парламентская система» в подлинном смысле), либо же, чтобы оставаться на своем посту, получать явно выраженное доверие парламентского большинства или, по меньшей мере, уступать сообщениям о недоверии (парламентский отбор вождей), и на этом основании держать ответ исчерпывающим образом и при перепроверке со стороны парламента или его комитетов, а также управлять в соответствии с одобренными парламентом директивами (парламентский контроль над управлением). В таких случаях вожди ведущих партий парламента каждый раз с необходимостью становятся позитивными со-носителями государственной власти. Тогда парламент становится фактором позитивной политики наряду с монархом, который теперь со-определяет политику не благодаря своим формальным царским правам, или же благодаря не только им, и во всяком случае – благодаря не исключительно им, а еще и – при любых обстоятельствах – своему громадному влиянию, и сила последнего зависит от политической мудрости и целеустремленности монарха. Вот тогда-то, безразлично, справедливо или же несправедливо, говорят о народном государстве – когда парламент порабощенных, осуществляя негативную политику, образует своего рода «начальствующее государство» по отношению к господствующей бюрократии. Нас здесь интересует практическое значение парламента.

Как ни любить и как ни ненавидеть функционирование парламента – никто не займется его устранением. Можно лишь сделать его политически немощным, как поступил Бисмарк с Рейхстагом. Но бессилие парламента проявляется в общих последствиях «негативной политики» в следующих явлениях. Всякая парламентская борьба, само собой разумеется, является борьбой не только вокруг объективных противоречий, но и за личную власть. Там, где положение парламента у власти влечет за собой то, что монарх обыкновенно поручает руководство политикой доверенному лицу из решающего большинства, эта борьба партий за власть тем самым направляется на достижение этого высочайшего политического положения. Значит, такая борьба удается людям, наделенным мощным инстинктом политической власти и наиболее ярко выраженными политическими лидерскими качествами; именно они получают шанс занять руководящие посты. Ибо существование партий в стране и все бесчисленные идеальные, а отчасти и материальные интересы, которые с ним связаны, настоятельно требуют, чтобы у кормила власти находилась личность, обладающая лидерскими качествами. Следовательно, тогда и только тогда стимул для политических темпераментов и политических талантов – пройти сквозь отбор этой конкурентной борьбы.

Совершенно иначе обстоят дела, если под вывеской «монархического правления» занятие высочайших постов в государстве достигается путем продвижения чиновников по службе или посредством случайных знакомств при дворе, и если немощный парламент обязан терпеливо сносить такой способ комплектования правительства. Разумеется, что и тогда в парламентской борьбе наряду с объективными противоречиями действует и жажда личной власти. Но в совсем других, подчиненных формах и направлениях. Именно по такому пути пошла парламентская борьба в Германии, начиная с 1890 года. Здесь исключительным пунктом, вокруг которого все вращается, является мелкий, второстепенный патронаж наряду с представительством локальных частнохозяйственных интересов влиятельных избирателей. Например, конфликт между рейхсканцлером князем Бюловом и Центром возник не по поводу объективных противоречий во мнениях, но, в сущности, стал попыткой тогдашнего канцлера избежать того ведомственного патронажа Центра, что и по сей день в значительной степени налагает отпечаток на персональный состав многих властных институтов империи. И Центр здесь не одинок. В Пруссии консервативные партии обладают монополией на комплектование ведомств и пытаются запугать монарха призраком «революции», как только эти интересы «теплых местечек» оказываются под угрозой. Но партии, на долгий срок изгнанные консерваторами из государственных ведомств, ищут для себя компенсации в коммунальном управлении или в управлении больничными кассами и – как прежде социал-демократы – проводят в парламенте политику, враждебную или чуждую государству. Это само собой разумеется. Ведь любая партия как таковая стремится к власти, что означает – к участию в управлении, а, следовательно, – к влиянию на комплектование ведомств. У нас для правящих слоев это характерно настолько же, насколько и в других странах. Разве что они избавлены от ответственности за это, поскольку охота за должностями происходит тайком и распространяется на нижние должности, не несущие ответственности за личности. Чиновничество же у нас рассчитывает на то, что, в свою очередь, сможет распоряжаться делами при отсутствии личного контроля, но за это будет платить деньги влиятельным партиям, участвующим в патронаже «теплых местечек». Это само собою разумеющееся следствие того, что партия (или партийная коалиция), от которой фактически зависит образование проправительственного или противоправительственного большинства в парламенте, как таковая официально не приглашается для занятия высочайших и ответственных политических постов.

С другой стороны, эта система позволяет людям, обладающим качествами дельного служащего, но совершенно не имеющим таланта государственного деятеля, удерживаться на ведущих политических должностях до тех пор, пока из-за какой-нибудь интриги в пользу другого аналогичного деятеля они не исчезнут с горизонта. Итак, партийно-политический ведомственный патронаж у нас совершенно подобен такому патронажу в любой другой стране. Только происходит он в бесчестной скрытой форме и, прежде всего, так, что всегда работает на благо определенных партийных мнений, считающихся «принятыми при дворе». Но эта односторонность – далеко не самое скверное в нынешней ситуации. Чисто политически ее можно было бы вытерпеть, если бы она по меньшей мере давала шанс на то, что из среды этих «принятых при дворе» партий на важные посты смогут подняться вожди, политически квалифицированные для руководства нацией. Но у нас дела обстоят не так. Это возможно лишь в тех случаях, когда имеется парламентская система или хотя бы парламентский ведомственный патронаж для комплектования лидерских постов. Мы же, прежде всего, укажем на одно чисто формальное препятствие, которое ставит такой системе действующая конституция империи.

Последний пункт ст. 9 Имперской конституции гласит: «Никто не может быть одновременно членом и Бундесрата, и Рейхстага». Значит, если в странах, управляемых парламентом, для руководящих государственных деятелей непременным условием является принадлежность к парламенту, то в Германии это невозможно по правовым причинам. Хотя рейхсканцлер, министр или статс-секретарь, представляющий в Бундесрате отдельное германское государство, и может быть членом парламента отдельного германского государства, например, прусского Ландтага, что означает – влиять там на какую-нибудь партию или даже возглавлять ее, – это неприменимо к Рейхстагу. Это положение представляет собой попросту механическое копирование принятого в Англии исключения пэров из нижней палаты (пожалуй, через посредство прусской конституции) и тем самым основывается на недомыслии. Отмена этой статьи сама по себе еще не значит введения парламентарной системы или парламентского ведомственного патронажа, но подразумевает лишь возможность того, что политически способный парламентарий в то же время займет руководящий политический пост в империи. Непонятно, почему депутат, демонстрирующий свою пригодность для руководящего поста в империи, обязательно должен, в первую очередь, лишать себя политических корней, а уже потом занимать его.