Власть колдуна (Остров в Лантике)
Шрифт:
– Заткнись, – вздохнул Иван. – С вечера надо было об этом думать.
Катя и Люба сидели на нижней полке. Эту ночь они почти не спали. Провести ночь в закрытом купе, с незнакомыми... Стоило кому-нибудь из ребят подняться, как девушки вздрагивали и еще дальше втискивались в угол.
– Девушки, – неожиданно оборвал их молчание Федор. – Спели бы вы, что ли! Рассказали бы что-нибудь! Что молчите?! Куда едете?
– В Александровск, – тихо ответила Катя и опустила глаза.
– Зачем?
– Работать.
– Кем?
– В клубе... Кружок вести...
– Какой?
– Какой дадут... Хоровой...
– Так
– Уж догадались, – Люба тоже решила войти в разговор, чувствуя, что остается в стороне.
– Во! И подружка голос подала! – обрадовался Афанасий. – А признайтесь, – он хитро подмигнул девушкам, – дрожали ночью? Только честно, ну?
– Еще как...
– Ну и дуры, – убежденно сказал Иван. Он поднял штору и молча уставился на снег за окном. Иван смотрел на него с каким-то сожалением, даже с огорчением. «Эх, мол, ты! Напрасно все это затеял... Ни к чему». Он медленно провел по стеклу толстыми сильными пальцами, постучал костяшками по раме, вздохнул и сел. – Ох, и вкалывать придется ребятам после бурана... Дорог нет, лесовозы под снегом, рембазу еще найти надо... А материалы, горючее...
– Можно сказать, что задание февраля завалено, – поддержал его Афанасий.
– Не впервой... Учитывая сложные погодные условия, план снизят, еще с перевыполнением квартал закончим. Вот увидишь.
– Послушай, Катя, – обратился к кореянке Федор, которого сейчас производственные беды леспромхоза не волновали, – вот скажи мне откровенно... скажешь?
– Не знаю... Смотря что...
– Нет, ты скажи.
– Ну хорошо... Скажу. Если, конечно...
– Вот скажи мне, Катя, откровенно, пошла бы ты за меня замуж?
Катя густо покраснела, ее смуглые щеки еще больше потемнели, и она спрятала лицо за спину Любы.
– Катя, ну что же ты? Обещала ведь ответить...
– Не смущай девчонку-то, прохвост, – строго сказал Иван. – Нашел время женихаться.
– Еще и как пошла бы, – вдруг сказала Люба.
– Нет, пусть Катя скажет, что ты пошла бы – это я знаю... Ну так что, Катя!
– Она же сказала, – черный быстрый глаз кореянки на секунду сверкнул из-за спины подруги.
– Да, – озабоченно потер подбородок Федор. – Такие вещи заставляют задуматься...
– Одуматься тебе надо, а не задуматься, – сказал Иван.
– Какой-то ты Иван, грубый... В лесу тебе только жить.
– В лесу и живу.
– И на здоровье. Я вот думаю, что комнату мне дадут в общежитии, на мебель денег хватит, зарплата нормальная... Проживем. А что? Алиментов я не плачу, – он быстро взглянул на Афанасия. – Детей опять же люблю... Ой, Катя! А какие у нас с тобой дети красивые будут!
– Федор! – повысил голос Иван. – Имей совесть. Вон, смотри, Афоня – серьезный, сдержанный...
– Афоне нужно сдерживаться, верно, Афоня?
– Не над тем смеешься, – горько сказал Афанасий. – Кто смеется – тому не минется.
Люба, снова оказавшись в стороне, решила исправить положение. Медленно, не торопясь, сняла с полки дорожную сумку, поставила на колени, вспорола «молнию» и сунула руку куда-то в таинственную глубь сумки. И была во всех ее движениях такая значительность, что все невольно умолкли и стали ждать, что будет дальше. А дальше произошло невероятное. Люба вынула руку из сумки и положила на край столика новенькую, нераспечатанную, аккуратную, с ярким черно-красным рисунком... колоду карт. Несколько мгновений ребята молча переводили взгляд с колоды на раскрасневшееся лицо Любы, не в силах произнести ни звука.
Первым опомнился Афанасий.
– Братцы, – прошептал он. – Братцы, да что же это... А? Что же это... Люба! – Афанасий бросился к девушке, звонко поцеловал в одну щеку, во вторую, потом повернулся к Ивану. – Иван, теперь ты!
– Что я?
– Ты должен поцеловать ее. А потом – Федор.
А ПОТОМ... А потом пройдет много лет, ты будешь жить далеко от этих мест и однажды утром, выглянув в окно, увидишь, что идет снег. Тебя поразит – до чего же он маленький и невзрачный! Будто детская модель какой-то большой взрослой вещи. Это будет даже не снег, а воспоминание о нем. Ты увидишь, как он тонким слоем покрывает карниз твоего окна, деревянную планку балкона, как сквозь него постепенно проступают ребра жестяных листов на крыше соседнего дома. А внизу, брезгливо поднимая лапы, идет кошка по щиколотку в снегу. Визжат радостно дети, таская по двору санки, и тебе хорошо будет слышно, как болезненно скрежещут полозья, натыкаясь на торчащие из снега комья земли.
Снег идет с самого утра, но ты-то прекрасно знаешь, что это валят твои воспоминания о тех нескольких днях, которые провел в занесенном составе. Гул бурана, поначалу слышавшийся откуда-то сбоку, переместился вверх, а потом его и вовсе почти не стало слышно. Наступила давящая, глухая тишина. Стук двери, шаги, даже вздох слышались неестественно четко. Звуки в неприкосновенности доходили до уха и вплывали в него почти с болью. Зато соседних вагонов будто и не существовало, они были намертво впрессованы в снег.
О том, что наступила ночь, можно было узнать только по часам – свет в окна не пробивался даже в полдень. Кто-то попытался было выглянуть наружу, но не пробыл там и минуты, вернувшись без шапки и с волосами, набитыми снегом. Снег у парня был даже за пазухой, в карманах, тающими корками сползал с лица. После этого маленького приключения все почувствовали вдруг, что их убежище на колесах, несмотря ни на что, все-таки надежное и безопасное.
Человеку, который неожиданно появился бы здесь, могло показаться, что все едут вместе не один месяц. Трудно сказать, что сблизило больше всего... Конечно, все они были пленниками, никто не мог отлучиться, уйти, все подвергались опасности, пусть не смертельной. К концу первого дня заточения все почувствовали голод, и пирожок, который достался каждому на ужин, как бы окончательно породнил всех. В обычной жизни не всегда хватает времени и желания для того, чтобы выслушать человека, понять его, расспросить. Всегда находятся обстоятельства, соображения, которые мешают быть до конца откровенным. Не получается... Высокий темп жизни, темп отношений уже сам по себе вынуждает к поверхностности. Говорить быстро, весело, уверенно о сокровенном... Так не бывает. Да и само сокровенное кажется недостаточно важным, чтобы говорить о нем всерьез.