Власть меча
Шрифт:
Он направился прямо к отцу и почтительно приветствовал его традиционным рукопожатием. Он был высок и силен, как отец, но с более тонкими чертами, раскосыми глазами в мать, и более светлой кожей. Как дикий мед, она меняла цвет под лучами солнца. Эти двое работали на траулере в Китовом заливе, и Хендрик послал их на поиски остальных, в ком они нуждались, чтобы привести тех на место встречи.
Лотар повернулся к этим людям. Он не видел их двенадцать лет и помнил их как яростных бойцов, своих охотничьих псов, как он ласково их называл, и нисколько им не доверял. Потому что, как дикие псы, они могли наброситься
Сейчас он приветствовал их, называя старыми военными прозвищами: Журавлиные Ноги (овамбо с ногами, как у журавля), Буйвол (голова сидит на толстой бычьей шее). Они сжимали ладони, потом запястья, потом снова ладони – это было их особое приветствие для особых случаев, например, после долгой разлуки или успешного набега. Лотар наблюдал за ними и видел, что двенадцать лет легкой жизни изменили их. Они потолстели, обрюзгли, постарели, но он утешал себя тем, что задуманное не потребует от них чересчур многого.
– Итак! – улыбнулся он. – Мы оторвали вас от толстых животов жен и от пивных котлов.
Все расхохотались.
– Мы пришли, как только Клайн Бой и Свинья Джон назвали твое имя, – заверили они.
– Конечно, вы пришли только потому, что любите меня и верны мне, – насмешливо сказал Лотар, – как стервятники и шакалы собираются из любви к мертвым, а не на пир.
Все снова рассмеялись. Как им недоставало его язвительного языка!
– Свинья Джон упомянул золото, – признался Буйвол между приступами смеха.
– А Клайн Бой прошептал, что может снова быть схватка. Печально, но мужчина в моем возрасте способен ублажать своих жен только раз или два в день, однако мы можем сражаться и наслаждаться старой дружбой, и бесконечно грабить, днем и ночью. Наша верность тебе безгранична, как Калахари, – сказал Журавлиные Ноги, и все снова рассмеялись и принялись колотить друг друга по спинам.
Продолжая хохотать, отряд покинул русло и поднялся на старое место встречи. Это был уступ под низко нависающей скалой; его «крыша» потемнела, закопченная чадом бесчисленных бивачных костров, а заднюю стену украшали рисунки охрой и изображения маленьких желтых бушменов, которые задолго до них веками использовали это место как убежище. От входа в убежище открывалась обширная панорама мерцающих равнин. Приблизиться к этому холму незаметно было почти невозможно.
Первые четверо пришедших уже открыли тайник, устроенный в щели скалы дальше по склону. Вход в него закрывали камни, обмазанные речной глиной. Содержимое выдержало годы хранения лучше, чем полагал Лотар. Конечно, консервированная пища и коробки с патронами были герметически закрыты, а ружья «Маузер» покрыты толстым слоем желтой смазки и завернуты в промасленную бумагу. Они превосходно сохранились. Даже более уязвимые упряжь и одежда сохранились в сухом воздухе пустыни.
Они поели консервированной говядины с подогретыми корабельными сухарями – когда-то они ненавидели эту однообразную еду, но сейчас она казалась вкусной и вызывала воспоминания о других бесчисленных таких же обедах, которые спустя годы стали казаться такими приятными.
После этого перебрали упряжь, обувь и одежду, отбраковывая поврежденные насекомыми или грызунами или высохшие, как пергамент; поврежденное разбирали на части, собирали заново, смазывали, пока все не были экипированы и вооружены.
За работой Лотар думал о том, что по пустыне разбросаны десятки таких тайников, а на севере, на тайной береговой базе, откуда он снабжал торпедами и горючим немецкие подводные лодки, есть еще тысячи фунтов припасов. До сих пор ему не приходило в голову использовать их в личных целях – ведь это была часть патриотического долга.
Он почувствовал искушение. «Если нанять корабль в Китовом заливе и подняться вдоль побережья…» Но с неожиданной дрожью напомнил себе, что никогда больше не увидит Китовый залив и эту землю. После того, что они задумали, возврата не будет.
Он вскочил, прошел к выходу из убежища и стал глядеть на коричневые нагретые солнцем равнины, усеянные кустами верблюжьей колючки. Его охватило предчувствие страшных страданий и несчастий.
«Неужели я не могу быть счастлив где-нибудь в другом месте? Подальше от этой жестокой и прекрасной земли? – Его решимость дрогнула. Он повернулся и увидел, что Манфред наблюдает за ним с тревожным выражением. – Могу ли я принять это решение за сына? – Он смотрел на мальчика. – Обречь его на жизнь изгнанника?»
Он с усилием отбросил сомнения, стряхнул их, как лошадь стряхивает со шкуры мух, и подозвал Манфреда. Он отвел мальчика в глубину ущелья и там, где их не могли слышать другие, объяснил сыну, что их ждет впереди. Он говорил с ним как с равным.
– Все, ради чего мы работали, у нас украли, Мэнни, – не в глазах закона, но в глазах Бога и естественной справедливости. Библия позволяет нам получать воздаяние у тех, кто обманывал и предавал нас: око за око, зуб за зуб. Мы отберем то, что у нас украли. Но, Мэнни, англичане сочтут нас преступниками. Нам придется скрываться, бежать и прятаться, а они станут охотиться на нас, как на диких зверей. Мы будем выживать только благодаря своей храбрости и уму.
Манфред нетерпеливо переминался с ноги на ногу, сверкающими глазами глядя в лицо отцу. Все это звучало чрезвычайно романтично и возбуждающе, и он гордился доверием отца, который обсуждал с ним такие серьезные вопросы.
– Мы пойдем на север. В Танганьике, Ньясаленде или Кении много хорошей пахотной земли. Многие из нашего Volk уже переселились туда. Конечно, нам придется сменить имя, и мы никогда не сможем вернуться сюда, зато начнем новую жизнь на новой земле.
– Никогда не вернемся? – Манфред изменился в лице. – А как же Сара?
Лотар не обратил внимания на этот вопрос.
– Может, мы купим хорошую кофейную ферму в Ньясаленде или на склонах Килиманджаро. На равнинах Серенгети еще есть большие стада диких животных. Мы будем охотиться и работать на ферме.
Манфред покорно слушал, но лицо его затуманилось.
Как сказать? Как он может сказать: «Папа, я не хочу уходить в чужую землю. Я хочу остаться здесь»?
Он долго лежал без сна, когда все остальные уже храпели и костер догорел до угольев, и думал о Саре, вспоминал ее бледное лицо эльфа, залитое слезами, и горячее худое маленькое тело под одеялом рядом с ним. «Она мой единственный друг». Его вернул в действительность странный и тревожный звук. Он доносился снизу, с равнины, но, казалось, расстояние не способно было лишить его грозной силы.