Власть. Попытка тренинга
Шрифт:
Ясно, что роль политтехнолога и есть моё истинное призвание. Она позволяет принять участие в Большой Игре, одновременно не ставя на кон свою судьбу. Я дорожу своей головою. Она у меня неплохо варит. К тому же одна, и я к ней привык.
12
Почему я сразу же, без колебаний, сделал ставку на Германа Карташова?
Ни поспешность, ни резкие
И всё же первому впечатлению я отвожу серьёзное место. Оно не замылено, есть в нём прицельность и свежесть незамутнённого взгляда.
Во внешности Германа Карташова не было ничего необычного, и всё же нечто неординарное ей придавало и непонятную, и несомненную притягательность.
Но что же? Даже не сразу скажешь. Славянское бледное лицо, соломенные гладкие волосы, над сомкнутым ртом основательный нос, внимательный охотничий взгляд прищуренных коричневых глаз, в которых мерцала боеготовность. Мне показалось, что он живёт, словно ожидая сигнала.
Занятный малый. Есть в нём секрет.
Но тот ли, который стоит разгадывать? Нынешнее время текуче. Оно ещё долго не устоится, не обретёт окончательных черт.
И в людях этого многоцветного, недопроявленного сезона есть эта смутная невнятность. Ещё непонятно, к какому берегу их вынесет зыбкая волна. Особенно тех, кто имеет вкус к опасным политическим играм.
Но, рассуждая таким манером и будто сталкивая лбами эти опасливые резоны, я уже знал, что сделал свой выбор.
13
Все доморощенные политики, как правило, непрофессиональны. Работают на любительском уровне.
Поэтому роль политтехнологии, ещё не ставшей точной наукой, не оценена в точной мере. Да и сама политтехнология пребывает в пубертатном периоде.
По сути дела, она создаётся, творится методом проб и ошибок. В ней нет своих незыблемых правил и обязательных условий.
К тому же каждый игрок, с которым работает политтехнолог, требует особых ходов. Он никогда не забудет напомнить, насколько сложна и неповторима его незаурядная личность.
Всякий кулик на свой салтык. Готов согласиться. И потому сразу стараюсь определить все его качества и особенности.
Я твёрдо предупредил
– Мне нужно быть абсолютно уверенным, что вы со мною будете искренны. Не ждите подвоха. Прошу понять, если бы я вам не симпатизировал, я бы не стал с вами работать. Единственно, чего я хочу – чтобы вы были вполне откровенны.
Он помолчал, потом сказал:
– Я постараюсь.
– Хорошо. Этот ответ меня устраивает. Да. Это трудно. Но – постарайтесь. Иначе я вряд ли буду полезен.
Герман кивнул и добавил:
– Принято.
Я спросил его:
– Хороший вы сын?
– Я – сирота.
– И тем не менее. Не сразу же вы осиротели.
Подумав, Герман сказал:
– Не знаю. Хороших сыновей не бывает.
– Уж будто?
Он нехотя пробурчал:
– Я очень рано уехал в Москву. Они остались в родном захолустье. Виделись редко. Очень редко. Молодость мне выпала трудная. Помощи не было. Сам пробивался.
– Понятно. Сделали себя сами. И не обязаны никому. Жёстко. Но я удовлетворён.
Он усмехнулся:
– Приятно слышать.
– Но. Необходимо запомнить, – сказал я веско. – Все эти тяготы сделали вас не только твёрже, но человечней и доброжелательней. С одной стороны – крутой орешек. С другой – отзывчивая душа.
Он засмеялся.
– Да. Разумеется. Выслушаю, пойму, утешу.
14
Он был восприимчивым человеком. Работать с ним было одно удовольствие. Почти не спорил. Такая покладистость, надо сказать, меня озаботила. Он посмеивался:
– Ну что же делать? Нет у меня никаких оснований оспаривать вас. Вы убедительны.
– Каждый из ваших оппонентов будет не менее убедителен.
– Это совсем другое дело. Они – политические противники. Исповедуют враждебные принципы.
– Не упрощайте ситуации. И противники могут хотеть хорошего.
– Неважно, чего они хотят, – упорствовал Герман, – средства другие.
– Другие – это не значит хуже.
– Хуже. Средства меняют цель.
Я удовлетворённо заметил:
– Неплохо, Герман, совсем неплохо. Это ещё не аргумент, но чувствуется бесспорный драйв. Некогда ревизионист Бернштейн заметил, что движение – всё, а цель – ничто.
Конец ознакомительного фрагмента.