Властелин огня

Биргер Алексей Борисович

И не надо забывать, что в сорок шестом году на производстве произошло какое-то крупное ЧП, какая-то трагедия, и эту трагедию напрямую связывали с Ковачем. Стоило понимать так, что он сам погиб, когда пришли его арестовывать ...

Но в этой картинке, которую я пытался сложить, еще оставались и вопросы, и белые пятна, поэтому я решил пока не делиться с Машкой моими выкладками, а спросил:

– Твой отец будет и дальше пытаться что-нибудь узнать?

– Конечно!
– сказала Машка.
– Он, по-моему, и взволнован, и растерян ... и даже немного напуган. Он очень хочет докопаться до правды. А еще ...

– Да?

– Отец теперь требует, чтобы из школы домой я возвращалась

на машине, которую он присылает, и чтобы я из дому никуда не выходила, только гулять с собакой. По-моему, он нервничает, даже когда я гуляю с Ричардом, хотя Ричард только с виду раззява, а защитить меня всегда сможет, если кто-то нападет. Не знаю, связано это с тайнами вокруг Ковача или нет.

– Возможно, это связано совсем с другим, - сказал я.

– С чем же?

– С тем, о чем ты мне недавно рассказывала. С людьми, которые хотели обанкротить комбинат, и у них это не получи­лось. Очень вероятно, твой отец боится их мести.

– Ты думаешь?

– Я предполагаю. О таких случаях довольно часто рассказывают в криминальных новостях. Ты и в самом деле будь поосторожней.

– Может, ты и прав ...
– Машка поежилась.
– Ужас! И поду­ мать, что многие девчонки мне завидуют, что я, мол, дочка директора крупного комбината и живу очень хорошо ... Знали бы они! Мне часто хочется, чтобы отец былпростым сталеваром или инженером. Мы жили бы намного хуже, но зато не было бы всех этих проблем.

– Родителей не выбирают, - сказал я.

Хотя я говорил серьезно, ее это почему-то очень рассме­шило.

– Ну ты даешь! Совсем как воспитатель ... или даже директор школы!

– Ты рассказала о том, что касается военных лет, - перебил я ее, чтобы она дальше не стала надо мной подтрунивать.
– ­ Но ведь и до того возникал какой-то Александр Ковач, намно­го раньше.

– Да, сохранилась отметка, что на заводе был такой сталевар в конце двадцатых - начале тридцатых годов. Но, кроме этой отметки, ничего найти не удалось. Отец ищет.

– Если он что-нибудь найдет и ты узнаешь об этом, расскажешь мне?

– Конечно!

Машка узнала кое-что новенькое дня через три.

Было воскресенье, и она сама ко мне забежала, часов в одиннадцать утра. Через плечо у нее были перекинуты коньки. Когда Лохмач залаял, приветствуя ее, а мама меня позвала, я, выскочив на крыльцо, глазам своим не поверил.

– Ты? ..

– Я!
– Она улыбалась.
– На каток пойдешь?

– Да, конечно, одну секунду!

Я быстро схватил коньки, оделся для катка и выскочил на улицу.

– Я не просто так тебя позвала, - сказала Машка.
– У меня есть новости! Но не могу же я просто так прибежать к тебе и рассказать их, безо всякого предлога? Надо соблюдать тайну, верно?

– Конечно!
– согласился я.
– А что за новости?

– Отец вчера пришел очень довольный. Он говорил с начальником местного управления ФСБ и кое-что узнал. Очень интересная история с предыдущим Александром Ковачем! В годы войны он считался одним из лучших сталеваров, и действительно, - в том, что удалось вовремя выплавить особо проч­ную бронебойную сталь для танков, в основном его заслуга! А сразу после войны того Ковача почему-то решили арестовать как американского шпиона. И кончилось все это непонятно чем. Считается - он погиб, когда его арестовывали. Начальник уп­равления сказал отцу, что архивное дело показать ему не имеет права, но отец вполне может обратиться с запросом о полной реабилитации - о полном посмертном оправдании, то есть ­ несправедливо обвиненного Александра Ковача. Тогда разрешат и дело поднять. А нашему теперешнему Александру Ковачу это может пригодиться - вдруг он такой странный потому, что до сих пор обижен за своего отца или, там, деда - кем ему этот прошлый Александр Ковач приходится. Он наверняка будет очень рад, если справедливость наконец восстановят!
– Машка тараторила быстро-быстро, я порой не успевал понимать некоторые слова, но основное улавливал и поэтому не просил говорить помедленней. Я и сам был захвачен.
– А насчет того, совсем дав­него Ковача, отец думает, что могло быть приблизительно то же самое! Он говорит, тот Ковач работал во времена первой пяти­ летки, а тогда на заводы хлынуло много беженцев из деревень, и среди них были раскулаченные, которые это скрывали. А еще повсюду искали вредителей. Во вредители могли записать из-за сущих пустяков, и может, тот давний Ковач из-за чего-то подоб­ного и пострадал. Тогда понятно, почему все сведения о нем уничтожены, кроме случайного упоминания в одном из списков сталеваров, представленных к наградам. Если все так, отец это раскопает и тоже добьется реабилитации того Ковача!

– Здорово, - сказал я.

– Правда, есть одна странность, - сказала Машка.

– Какая?

– Отец сразу сказал нашему Ковачу, что будет добиваться реабилитации его предка, а Ковач совсем не обрадовался и даже заявил, что ему это не нужно и что лучше этим вообще не заниматься. Отец, по-моему, немного расстроился ...

– Да, занятно, - кивнул я.
– Интересно, почему Ковач не хочет, чтобы копались в истории его семьи? Впрочем ...

– Что? Ты тоже что-то знаешь?

– Я случайно узнал, что во время ареста Ковача, в сорок шестом году, в мартеновском цехе произошло что-то чрезвы­чайное. Может, история была настолько крутая, что Ковач не хочет, чтобы и сейчас ее раскопали?

– Откуда ты это знаешь?

– От Якова Никодимовича. Я ему тоже задавал кое-какие вопросы по истории завода ...

– Никодимыч в своем репертуаре?
– рассмеялась Машка.
– Ну да, он чудак, конечно, но знает очень много. Что он еще тебе рассказывал?

– Обещал поискать. Может, уже и нашел. Прошло больше двух недель.

Машка размышляла, хмуря брови.

– Мне не верится, будто Ковач боится, что все узнают про его отца или деда, которые могли быть виноваты в большой аварии - тогда ведь и люди погибли. Что-то другое его смущает ... Но что?

– Может, еще узнаем. Так твой отец собирается заниматься этой реабилитацией, даже несмотря на то, что Ковач его чуть ли не послал?

– Собирается. Отец считает, что в Коваче до сих пор может говорить обида. С завтрашнего дня он начинает готовить документы.

– Вот тогда, думаю, все и выяснится. А я попробую еще раз Никодимыча потрясти.

– Попробуй обязательно.

Мы дошли до катка и два часа катались с огромным удовольствием: выделывали на льду кренделя и восьмерки, и нам было весело, как редко бывает. Был момент, когда Машка, не вписавшись в поворот, с разгона врезалась в меня, и я ее удержал, проехав назад метра на три, но на ногах устоял - и в груди у меня что-то екнуло ... Мне не хотелось отпускать Машку, когда она опять обрела равновесие, а она поглядела на меня так серьезно, как будто это поняла.

Домой мы стали собираться только, когда осознали, что совсем выдохлись и проголодались. Машка взяла нам в кафе­ палатке при катке (вот когда я с горечью подумал, что это я должен ее угощать, но у нее есть карманные деньги, а у меня нет) по половинке пиццы и по пластиковому стаканчику горячего чая.

Домой мы шли не спеша, чувствуя гудение в ногах.

– Послушай, - сказала Машка.
– А почему бы нам не на­ пасть на Никодимыча прямо сегодня, в выходной? Он навер­няка дома. Попробуем его как следует потрясти.