Властимир
Шрифт:
Гости поблизости уже разворачивались боком, — чтобы удобнее было слушать гусляра. Даже скоморохи притихли.
Буян щипнул струны. Он много чего видывал в это лето, но не про все можно петь — кое-что лучше в тайне сохранить. А спеть хотелось — и про Гамаюна, и про Сирин, и про святилище Ящера в пещере, и про угров, и про Купалу. Но, встретившись глазами с Властимиром, он понял, о чем или, вернее, о ком будет петь, и увереннее ударил по струнам:
Зачинается песнь правдивая,песня дивная, быль былинная.Как по всей земле да река течет,та рекаВластимир понял, что Буян сочиняет на ходу. Сам он, в жизни не сложивший вместе и двух строк, мог только позавидовать умению гусляра и с удовольствием слушал его славословие Резани, которую Буян знавал лишь с его слов, ни разу в ней не бывая.
Вдруг Буян запел о нем и его встрече в Муромских лесах с чудищем, и Властимир едва не бросился прервать, опасаясь, что тот может выдать и саму цель их пути, но гусляр о том не обмолвился и словом.
Когда он наконец закончил, Мал посмотрел на резанца с уважением. Чувствуя, что нужны доказательства своему подвигу, Властимир достал ладанку с когтем зверя и показал ее князю.
Он сразу понял, что поступил правильно — отныне ореховский князь зауважал его еще сильнее и мог помочь, если нужда появится.
А Буян запел снова, теперь уже свою, новгородскую застольную песнь, что приходилось ему певать порой по нескольку раз за день. Два князя погрузились в беседу, его мало кто слушал, но он честно отрабатывал угощение и остановился только тогда, когда Мал обратился к нему со словами:
— Здравия тебе, добрый молодец, ты Буян-гусляр да Вадимович. Аи потешил ты нас песней звонкою да гудением струнным порадовал! Отплачу я вам, добры молодцы, — ешьте-пейте вы с моего стола, отдыхайте вы в моем тереме. На прощанье хлеба-соли вы примете, только уж прошу я — не гневайтесь, что за труд не плачу монетою. Но ведь нынче-то злата-серебра не отыщешь во всем Ореховце!
Буян только вскинул брови, когда князь заговорил как сказитель. Но тут сразу и понял, почему Мал велел привести их с улицы: князь был сам, вероятно, искусен в игре и пении. Но потом до него дошло: что-то странное было в речах князя. Он вскочил и приблизился к самому столу.
— Уж ты гой еси, князь ореховский, — заговорил он, подыгрывая Малу, — чудны речи я слышу, странные! Не тропинки вьются вдоль города — то дороги, дороги широкие. По дорогам тем да не путники и не калики перехожие — там купцы все едут с товарами. Кто ж из них пройдет мимо города — торг Ореховский на весь свет гремит!
— И потом, — добавил Властимир, — разве не только что кончился последний торг? Объясни нам, князь! Почему в городе нет злата-серебра?
Мал опустил глаза, его сын гневно стиснул кулаки, дочь вспыхнула румянцем. Словно бы ничего не переменилось и за столами по-прежнему шумел пир, а в зале словно тьма сгустилась.
— Хорошо, Буян, сын Вадимович, — тихо сказал князь Мал. — Ты и песни ладно поешь, и за словом в карман не лезешь. И ты, князь… Откроюсь я вам, гости, — уж двенадцать лет, как платит город наш дань Змею, что в горах Сорочин-ских живет. Раз в год наезжают его слуги-ратники, в свою землю отправляют дани-выходы. Вот и на днях приедут слуги Змеевы — они все товары да злато вырученное заберут, а коли что найдут еще ценного, то без счету возьмут… Уезжай-ка ты, Буян, из города, а то, как приедут они, увезут тебя гусляром к Змею!
Резанец подался вперед:
— А скажи-ка нам, светлый князь, отчего дань такая невиданная?
— Положил сначала Змей вроде дань малую, а берет теперь вдвое большую. Змею положено в год двенадцать коней вороных, двенадцать гнедых, дюжину рыжих и дюжину белых, дюжину быков и дюжину волов, двенадцать коров белых, двенадцать коров черных, двенадцать красных и двенадцать пестрых. А еще им надобно дюжину сундуков с златом-серебром и двенадцать с узорочьем кованым, тканым и вязаным. А сверх того — двенадцать кречетов и двенадцать лебедей… Эта дань последняя самая тяжкая — кабы не она, не так горько было бы все прочее.
— Это две дюжины птиц-то? Или на Дону лебедей мало?
— Далеко ты живешь отсюда, князь резанский, не ведаешь, что Змеевы слуги так людей наших зовут, — вздохнул Мал. — Каждый год должны мы давать Им по двенадцать девушек и двенадцать юношей, чтобы остальные жили в мире и покое. Приезжают слуги, мы мечем жребий — те, чьи жребии тонут, уходят к Змею в логово. И никто оттуда не возвращается! А ты говоришь — золото…
— А почему же вы это терпите? — воскликнул Властимир. — Мои резанцы давно бы ему шею свернули! Или перевелись богатыри в Ореховце?
— В том-то и дело, что перевелись! — вместо отца ответил его сын. — Сколько лучших людей, воев и богатырей, отправилось со Змеем ратиться, да ни один назад не вернулся. Да-#се из других краев приезжали…
Буян и Властимир переглянулись. Губы гусляра растягивались в улыбке. Он кивнул князю, и тот обратился к Малу:
— Слушай меня, князь-брат! Мы из Резани сюда приехали потому, что про Змея прознали. И готовы с ним сразиться.
Мал вскинул голову в испуге:
— И не думайте, гости! Смерти вы своей ищете — вас Змей огнем спалит, едва вы к его логову доберетесь, а и того еще сыскать надобно. Дорог-то там нет, и спросить не у кого будет. Лучше уезжайте подобру-поздорову, коли жизнью дорожите!
— Нет, — решительно ответил Властимир. — Наша дорога туда. И мы пойдем вперед — или зачем столько прошли! Когда, говоришь, слуги Змеевы приедут?
— А что вы решили? С ними сразиться, людей наших отбить? Их же приедет не менее сотни, да сотня за воротами ждать будет — они ученые: мы не раз пробовали отбить данников!
— Ни с кем мы драться здесь не будем, — пообещал Властимир. — Просто у меня мысль одна есть… Говорить, Буян?
— Давай, коли дело. — Гусляр придвинул ближе скамеечку, на которой сидел.
— А дело вот какое — как сказал ты, светлый князь, дадут Змею в дань двенадцать девушек и столько же юношей. Вот и подумал я — Буян юн совсем, Беляна — тоже, да и я стариком не кажусь. Избавим мы троих людей от гибели, вместо них уйдем в Змеево логово.
Гусляр кивнул, а Мал забеспокоился:
— Вы точно смерти своей ищете, гости резанские! Да где же это видано, чтоб на смерть за чужих людей идти? Не могу я этого вам позволить, а коли упорствовать будете — и под замок посажу!
Беляна, услышав, что ее спутники о чем-то беседуют с князем, тихонько подобралась сзади и как раз в этот миг воскликнула: