Властитель душ
Шрифт:
Мартинелли глядел на врача с надеждой и злостью.
— Обречен! — повторил он с глухой тоской. — А ему всего двадцать! Мы не допустим этого, доктор! Вы должны спасти его! Постарайтесь, любыми средствами…
Где-то в глубине дома кашлял больной.
— Я вылечу его, клянусь, — твердо сказал Дарио. — Вы же видите, ему лучше. Заметно лучше. Он молод, он в надежных руках, так что не стоит отчаиваться.
Он говорил так горячо и убедительно, что Мартинелли, кажется, поверил ему.
— Не знаю, как благодарить вас, доктор, за вашу заботу, — произнес он растроганно.
«Пора!» — решил Дарио, во рту пересохло от волнения.
— Я тоже хотел попросить вас о помощи, Мартинелли, — проговорил он негромко. — Одолжите мне денег. Я в отчаянии. Спасите меня!
Нет, не то. Нельзя бить на жалость! Не поможет! Он точно знает! У него достаточно опыта, жизнь учила так, что во век не забудешь.
— Понимаю: вы мне в долг не поверите. Так поставьте на меня! Вы ведь играете на скачках! Я буду той лошадкой, что удвоит и утроит вашу ставку. Я молод, полон сил, образован, сведущ. Я опытный врач. Вы убедились в этом сами. Но здесь меня никто не знает. Я трачу уйму времени на русских эмигрантов, но они мне не платят. Есть несколько достойных состоятельных пациентов. Постоянных пациентов, но и с них я не могу получить сейчас денег. Уважающий себя врач не торопит с оплатой, ему платят два раза в год, так принято. А если он суетится, клянчит, будто нищий? Фи, какой стыд! Выказывать нетерпение неприлично, оскорбительно для больных и их родственников. Что же делать? Я на мели, совсем на мели. Сегодня я должен выплатить четыре тысячи, и кроме того… Послушайте, Мартинелли! Поставьте на меня! Я вас не подведу! Дайте мне десять тысяч и год времени, чтобы развернуться, а потом требуйте любые проценты. Вы скажете: «За год ничего не изменится». Изменится, поверьте! У меня достанет способностей, упорства, трудолюбия! Я не виноват, что до сих пор не разбогател, мне пришлось выбиваться из нищеты! Положитесь на меня! Дайте год. Всего один год. Большего я не прошу. Подумайте, чем еще я смогу помочь? Я пригожусь вам в трудную минуту. Помогите мне, и, ручаюсь, у вас не будет более преданного, надежного друга! И не болтливого… Помогите мне!
Ангел слушал молча. Нужно привыкнуть и не пугаться, если человек, которого просишь о помощи, будь то деньги или услуга, сидит с невозмутимым каменным лицом, словно и пальцем не шевельнет, хоть ты умри у него на глазах. Следует просто подобрать к нему ключ, проявить настойчивость, достучаться!
Дарио напрасно унижался и просил. Попробуем иначе. Он уже вполне владел собой. Выражение лица переменилось. Теперь он держался холодно, с достоинством. Врач всегда отгораживается от пациента предупредительностью и бесстрастием.
— Оставим этот разговор. Вы не окажете мне любезности, и, стало быть, я вынужден уехать из Ниццы. Но знайте, Мартинелли, возможно, во всем мире только я один могу вылечить вашего сына. Он был при смерти. Благодаря мне ему лучше. Температура спала. Он идет на поправку. Вот увидите, он прибавит в весе, встанет с постели, выздоровеет. Но если я уеду, если вы меня сейчас упустите, не пришлось бы вам пожалеть…
— Молчите, — послышался глухой голос метрдотеля. — Не смейте принуждать меня, не…
«И все-таки ты дрогнул, — обрадовался Дарио. — Если противника ничем не пронять, остается последний способ — сыграть на его вере в чудо!»
— Прощайте, Мартинелли. — Врач направился к двери.
— Постойте, Господи, да постойте же…
Тут Дарио вздохнул с облегчением: он получит деньги. В будущем ему опять предстоит расплата. Страшно представить, что будет через год. Но пока он в выигрыше. Десять тысяч у него в кармане.
Мартинелли протянул ему вексель, помеченный: тридцать первое марта будущего года. Если через год Дарио не отдаст долга, Ангел опротестует вексель и потащит его в суд. Предусмотрительность — добродетель людей богатых и благополучных. Дарио привык жить сегодняшним днем, не загадывая на завтра. Он подписал вексель.
6
Больше всего Филипп Вардес любил час перед рассветом, когда игра вот-вот окончится. Последняя партия: не важно, выигрыш или проигрыш, суммы на кону астрономические и потому несуществующие, — не испытываешь ни азарта, ни жадности, ни отчаяния. Страсти и утомление отступают; на душе мир и покой. Счастливый сладостный миг.
Когда нервы на пределе, на игрока вдруг снисходит тишина — отрешенно, умиротворенно он словно наблюдает за собой со стороны, хотя в то же время увлечен игрой. В эти мгновения Вардес прекрасно владел собой. Он растворялся в блаженстве, но оставался собранным; красивое бледное лицо по-прежнему выражало безразличие, не менялась безупречная осанка, высоко поднятая крупная голова отлично соображала, изящные, по-женски пухлые ручки не дрожали, выкладывая карты.
Он царил за карточным столом, здесь никто не мог сравниться с ним отвагой, невозмутимостью, дерзостью. С давних пор он не снисходил до пошлого азарта, радости заурядных натур. В отличие от прочих, он ничем не рисковал. Удача на его стороне. Он знал, что выиграет. Действительно, каждый ход приближал его к победе. Час перед рассветом — его час, пускай редеет толпа бесчувственных и бездарных игроков, он самый стойкий боец. Советы друзей вызывали у него лишь презрение, он не прислушивался к голосу трусливого благоразумия — что скажет ваша жена, ваш нотариус, ваш врач, вы губите, вы убиваете себя. Как же! Болтайте! И теперь он вознагражден за свое мужество мигом божественного озарения, дивной силой, непобедимостью, неукротимостью. Карты ему послушны. Он спокоен и безмятежен, как младенец. Слепая Фортуна ведет его за руку — с такой неколебимой уверенностью ступает лунатик по крыше. До рассвета еще целый час! Чудный час! Вардес преодолел земное притяжение и не чувствует больше своего тела, тяжелого и горячего. Он воспаряет в небеса. И может ходить по воде. Не глядя, угадывает каждую карту у себя, каждую карту в колоде. Вот только навязчивый свет яркой лампы режет ему глаза, раздражает, бесит. Нетерпеливым взмахом руки он отодвинул лампу и, будто лунатик, испуганно вздрогнувший у самого края бездны, внезапно очнулся. И увидел, что последние игроки разошлись, бросив карты на стол, что служители раздвинули шторы и в оконные проемы хлынул утренний свет.
Все кончено. Солнце давно взошло. Ослепленная, потерянная, дрожащая душа вернулась в тело — теперь Вардес умирал от жажды, ощущал тяжесть, усталость; он был весь в поту, мучительно вспоминал, какую огромную сумму проиграл до того, как удача ему улыбнулась. И болезненно мор-шился — безрассудный игрок, придя в себя, становился прижимист, — рабочие знали это на собственном опыте. Между Филиппом Вардесом, владельцем лучших автомобилестроительных заводов, что считал карточную игру способом привлечь к себе внимание, накладной неотвязной потребностью, и полубогом, что правил картами в предрассветный час, не было ничего общего. Вдохновение оставило его, он чувствовал себя слабым и опустошенным. Где прежняя свобода, где всемогущество? Ныла голова, в пояснице — ломота и дергающая боль, во рту — горечь, ведь ему уже за сорок, и все внутри отравлено табаком и алкоголем.
Вардес неторопливо собрал выигранные деньги и спрятал в карман, раздал чаевые служащим спортклуба. Спустился по широким ступеням и вышел из казино под привычный восторженный шепот крупье, посыльных и проституток Монте-Карло:
— Глядите… Красавец. Всегда рискует, ничего не боится. Вот это выдержка! Видели бы вы, с каким хладнокровием… Сегодня ему чертовски везет. А вчера проигрался. Но ему все едино. Богат! Кто может с ним потягаться! Он ведь крупнейший промышленник Франции.
Вардес прислушивался к перешептываниям и вдыхал фимиам не без удовольствия. От смертельной усталости, поражавшей и тело, и душу, его спасало только преклонение окружающих. Восторг и одобрение других — его единственная опора, твердая почва посреди зыбкого океана иллюзий и условностей.
Вслед за ним из казино выскользнула девица в вечернем платье, догнала и заглянула в лицо с отчаянной надеждой: «А вдруг повезет?» — так рыболов, собираясь уходить и уже встав, забрасывает удочку в последний раз, наудачу; ресницы у нее потекли, но взгляд манил, она проговорила тихо и льстиво, с утробным смешком:
— Не спеши, красавчик!
Он шел, выпятив грудь, высоко подняв крупную породистую голову. Высокий, сильный, статный; густые волосы черными клиньями ложились на лоб и виски, в жестких очертаниях рта с тонкими плотно сжатыми губами читалась властность и строптивое упрямство. Однако лицо поражало нездоровой мертвенной бедностью, под глазами — мешки, левое веко дергалось от нервного тика, взгляд, неприятный, скользящий, ни на ком не останавливался, словно непрерывно в тревоге и нетерпении кого-то искал.