Вляп
Шрифт:
В тот вечер, когда Юлька вытянула из Фатимы эту историю, они обе напились, наплакались. Потом Фатима начала буянить, приставать ко мне и к Юльке с непонятными, а от этого особо нескромными, предложениями... Остановить этот... опечалившийся козловой кран было невозможно. Но Юлька как-то ухитрилась уговорить Фатиму выпить. Ещё. Чего-то со своей добавкой. И та завалилась спать прямо посреди комнаты. Очень похоже на клофелин, но растительного происхождения.
По утру обе были несколько... похмельные, взаимно-недовольные. Фатима, чувствую свою вину, разозлилась и, когда Юлька что-то не так сказала, отодвинула её с дороги. Так что горбунья пролетела обе комнаты насквозь. И дальше бы летала, но входная запертая дверь остановила.
История выглядела так.
Лет пятьдесят назад, молодая, благородная девица из малоизвестного и абсолютно обедневшего рода, дальняя родственница не пойми кого, оказалась под одной крышей с Мономахом. Кажется, дело было на охоте. Мономах в своём "Поучении..." плачется, что его и лось на землю метал, и кабан грыз, и волки рвали, и тур бодал. Но не забодал. Хорошо видно, что князь охоту любил и толк в ней понимал. Пока охотнички кушали добытое, а Мономах отлёживался после добывания мяса насущного для своих приближенных, тринадцатилетняя девица пошла не то повязки поменять, не то питье подать. И оказалась под князем. А утром, вместо того, чтобы лить слезы об утраченной чести девичьей, переоделась в мужское платье и, уведя коня у кого-то из свиты, отправилась в Киев. Князю было под шестьдесят, он оценил и невинность, и готовность. И некоторое время Степанида прожила в великокняжеском тереме. Пока животик не начал давить на носик. Тут Мономах её и выдал замуж за одного из Укоротичей. Но Степанида отнюдь не собиралась сидеть тихонько в тереме, "за мужем". И рождённого сына она назвала Ратибором. По имени давнего, еще Переяславских времён, сподвижника и соратника князя. А самого Мономаха уговорила быть крестным отцом.
Мальчик рос "резов, но мил". С одной стороны, Степанида тряслась над единственным сыном. Поскольку только он и защищал её от очень всем этим недовольного мужа. То, что он "мономашич", а не "всякая шелупонь боярская" - ему объяснили рано. С другой стороны - "дитя греха", "курвин сын", "вот подожди, сдохнет Мономах - уж мы-то отыграемся". Мальчик рос, становился все более "резов" и все менее "мил". Когда Мономах умер, мальчик был уже слишком велик, чтобы его можно было просто "заспать". Сын Мономаха Мстислав к незаконному братцу своему благоволил.
А тут еще Степанида устроила очень выгодный брак. Выгодный со всех сторон, кроме одной. Ратибор жену возненавидел, а поскольку сам был живым примером нарушения правил приличия, то и дома ничем не стеснялся. Кстати, Степанида сначала его в этом поддерживала. Старая проблема отношений свекрови и невестки. Потом, после рождения внука - Хотенея - пыталась притормозить, но было уже поздно. Ратибор участвовал во всех заварушках эпохи. В основном на стороне Изи. Поскольку старуха сделала-таки этот выбор. Ему то приходилась убегать из Киева, то идти в степь, то драться с галичанами... В перерывах он добирался до жены, насиловал её, как привык это делать в походных условиях. И снова ускакивал. А Хотеней рос и рос. И дорос. В очередной приезд отца он оказался свидетелем сцены, когда его пьяный и озверелый отец возбуждал любовный жар у его матери. С помощью плётки. Мальчик кинулся на отца и... мгновенно оказался лежащим поперёк кровати на животе, со спущенными штанами и отеческим членом глубоко в собственной заднице.
Отлёживался он долго. Юлька аж светилась от гордости, рассказывая о том, как и что было порвано и побито. Как она "ночей не спала, во всякое дыхание вслушивалась". Она оказалась в это время в Киеве и её поставили на лечение. Потом её гордость переключилась на меня: "а мой-то, ни стона, ни плача... лежит себе улыбается".
Это была неправда. Я плакал в подушку, отвернувшись к стене. Лежал и плакал. Мне было жалко... жалко моего любимого, милого Хотенея. Тогда ещё моего ровесника. На которого залезает здоровенный пьяный злой бородатый мужик. И рвёт белое тело моего единственного... И никто ему... И даже пожалеть... И он униженный, избитый, разодранный, испуганный... Нет, а как у нас с ним хорошо получилось. Я правда, как-то не готов был. Но ничего... В следующий раз... Ведь важно не что, где, когда. Важно с кем. А он такой... Хороший. И мне его так жалко...
А Юлька продолжала. К изнасилованному подростку приходила любимая бабушка утешать. Что-то типа: "на все воля божья, не гневи господа... Ратибор - отец твой, родитель и господин, и ты весь в воле его...". Вот тогда и прозвучала фраза, которую я здесь слышал: "Все сказала, карга старая? Прощай".
Через несколько недель мальчик поднялся. Тайн от слуг не бывает. Постоянный шепоток за спиной, отношение сверстников, родственников... Потом... У юноши до этого эпизода были кое-какие брачные игры. Все вполне невинно. Взгляд особый, шепнуть на ушко... Максимум - как бы случайно прикоснуться к чему-нибудь сладко-кругло-выпирающему. Парень попробовал восстановить процесс. В ответ насмешки. Попробовал завалить сенную девку. В самый подходящий момент: "а давай как тебя твой батюшка". Вместо игр - озверение и мордобой. Залез еще на одну - не получилось.
Юлька ругалась страшно - её к этому моменту уже из Киева отправили. "Да у меня такие снадобья есть, да если б я здесь была...". Зато приехал Ратибор. Ободрал и отодрал как обычно жену, и велел привести сына. В каких именно выражениях... думаю все-таки Юлька здорово привирает. Хотеней явился. Подготовленным. В отличии от прошлого раза. В присутствии бабушки батюшка ласково говорил с сыном, мирился, потом приобнял за плечи, по-отечески подержался за сыновнью задницу. И... получил нож под ребро.
Хорошо, что с ними была Степанида. Иначе бы новоявленный отцеубийца зарезал бы сам себя. Но Степаниде был нужен хоть один живой мужик - баба во главе рода быть не может.
Она умудрилась замять дело: "пил сынок мой много, вот и сердце не выдержало". А на пятнадцатилетнего мальчишку свалилось ещё и старшинство в роду. Через полгода во время очередного похода, в котором он вёл свою боярскую дружину, двое сверстников-родственников вздумали подшутить над ним. На общеизвестную в роду тему. Шутка обернулась вспять. Войско стояло лагерем две недели. И две недели Хотеней пользовал своих кузенов в своём шатре не выпуская. Ему это понравилось. Гормональный шторм в крови не утихал, нужно было командовать людьми, как-то сохранять ясную голову. Бабы не годились. Подошёл этот способ.
А дальше все просто: идет отряд через село, сбоку мальчишки местные наперегонки бегут.
– - Эй малёк, ты чей? Скажи отцу, чтоб к боярину Хотенею Ратиборовичу бегом бежал...
– - Твой? Продай. Ногата.
– - А может ваша милость еще и девку возьмёт, за полцены. А то у меня их семеро..."
Ногата - это такой кусочек серебра. 2.5 грамма. Корова или кобыла - 10, конь - 30. Раб - по обстоятельствам и в зависимости от размера и давности распроданного на здешнем рынке последнего полона и урожая. Бывало, что за ногату продавали и здорового взрослого мужика. Рабёныш... Хорошую цену дали.
Потом - подмыть, смазать, поставить... Некоторые молчат, терпят, большинство кричат, плачут, мамку зовут. Потом привыкают. Все. Хвастаются между собой хозяйскими подарками, сплетничают, вырастают. Кого продают на вывоз. Кого женят - и в вотчины...
Одна беда: мальчики рожать не могут. А Укоротичей все меньше остаётся. И самому Хотенею пора наследниками обзаводится. Хочешь - не хочешь. Женится надо. А для этого нужно сломать репутацию. Устойчивую, десятилетнюю. Не меняя сути. Поскольку, как Юлька сказала - поздно. Вот тут и пришла моя очередь.