Влюбленные в Лондоне. Хлоя Марр (сборник)
Шрифт:
– И говорили себе… «Надо же, а я-то думал, что она дурнушка», – говорили вы себе. Эллен, думаю, мистеру Лэнсингу хочется выпить. Садитесь, Эллен сейчас принесет коктейль.
– А вы сами?
– Отопью у вас глоточек. Через полчаса буду пить как бешеная. Так вы думаете, что без толики макияжа я выгляжу лучше?
– Да. Но разумеется, нельзя выглядеть некрасивой с лицом таких пропорций…
– И глазами как звезды, и зубами как жемчуга… и носом как ятаган… – стала насмехаться Хлоя. – Продолжайте.
– Не как звезды. Как влажные фиалки, на которые ложится
– Да, это мне уже говорили.
– Я скажу вам кое-что про вас.
– Да, будьте так добры. Мне по этому вопросу ничего не известно.
– Вы единственная женщина, какую я когда-либо знал, которая не получает удовольствия от комплиментов.
– И вам двадцать три года, и вы знали свою матушку, свою старую няню и свою сестру Клодию. Подумать только!
– Тут вы несколько преувеличиваете. Моя матушка умерла, когда мне было два года. Я, возможно, сказал бы «Прости, мама», но не знаю, как бы она среагировала.
– Ах, милый, мне так жаль. – Она импульсивно протянула ему руку, и он ее схватил. – Я не про смерть вашей матушки, поскольку полагаю от нее вы уже оправились, и не про то, что вы остались маленьким потерянным беспризорником, но… – Она отняла руку. – Почему я сказала, что мне жаль, Эллен? Чего именно мне жаль? В толк не возьму. Это коктейль мистера Лэнсинга?
Эллен принесла несравненный коктейль «Хлоя».
– Дайте мне, – приказала Хлоя. Она отпила, оставив на ободке след красных губок, и наградила бокалом Клода, точно медалью. – Вот, милый. Если я вам больше нравлюсь такой, я наложу совсем чуть-чуть краски.
– Благослови вас Бог, – с чувством отозвался Клод, глядя ей в глаза и поднимая за нее тост.
Вложив в ответный взгляд всю душу или то, что Клод счел ее душой, Хлоя вернулась к макияжу.
– Как дела у Клодии? – весело спросила она. – Она справляется?
– Не знаю, как в Академии, но дома ужасно актерствует.
– Было время, когда я сама подумывала стать актрисой, но Эллен сказала, что я и так большая актриса, и порыв прошел.
– Ничего подобного я не говорила, мисс Марр! – возмущенно возразила Эллен.
– Значит, я подумала о ком-то другом. Или о чем-то другом. Вам нравится коктейль, милый?
Клод кивнул. Его охватило восхитительное ощущение благоденствия. Он так и видел себя со стороны: он привольно сидит в спальне Хлои Марр, той самой прекрасной мисс Марр, о которой столько судачат. Тут перед его мысленным взором возникла иная картинка: Венера и ее зеркало. Современная Венера, сплошь изящные изгибы, сидит за туалетным столиком, а за ней, отраженный в зеркале и очень далекой и маленький, чопорно выпрямился на чопорно-жестком стуле очень старый джентльмен в очень жестком воротничке и чопорно держит на коленях цилиндр. Это была бы аллегория… аллегория… чего-нибудь… Или, может, выбросить мужчину и, если уж на то пошло, зеркало тоже, зато поместить бедную старую Эллен. Или отражение Эллен в зеркале. Две женщины… Зеркало показывает, к чему неизбежно идет красота. Да, так было бы хорошо. Но разумеется, первым он увидел очень маленького старого джентльмена в цилиндре, поэтому,
– О чем вы задумались, милый? – спросила у зеркала Хлоя.
– О моем искусстве, – с одной из редких своих улыбок ответил Клод.
– И я тоже. – Она присмотрелась к себе внимательнее. – Ну? – спросила она, поворачиваясь. – Каков вердикт?
Клод сделал глубокий вдох.
– Вы были правы. Прекраснее быть невозможно.
Хлоя победно рассмеялась, и зазвонил телефон.
– Вам придется сейчас уйти, милый. Мне нужно одеться.
2
Как часто говорил ей Барнаби, она была самой чудесной, самой милой, самой верной, самой доброй, самой щедрой девушкой на свете. И всегда (потом) он осознавал, что ни одним из этих качеств она не обладает. Разве только чудесной красотой. И эта красоту нельзя было бы назвать легкой или умиротворяющей, душевной или даже такой, которая расцвечивает и приукрашивает красоту душевную. Ее красота была триумфальной: живой, провокационной и неудержимой, – эдакое молниеносное и необоримое наступление на мужское начало любого, кто носит брюки. Вдали от Хлои Барнаби частенько задумывался, была ли эта атака холодной и рассчитанной, а рядом с ней признавал свое поражение, ведь счастьем было просто смотреть на нее. Поэтому он смотрел на нее раз в неделю… а остальные дни о ней думал.
Барнаби было тридцать с небольшим, и на мир взирало честное, тупоносое, неприятное, но одновременно красивое лицо и дружелюбные серые глаза под вздернутыми на концах бровями. Когда его взгляд соскользнул с лица Хлои на счет, она спросила:
– У нас все в порядке, милый?
Хлоя любила ходить на ленч в дорогие рестораны, и Барнаби любил ее туда водить, но у них было соглашение, что счет никогда не должен превышать двадцать четыре шиллинга. Однажды, давным-давно, получилось двадцать четыре шиллинга, и она сказала:
– Давай эту черту не преступать, ладно?
Когда они не переступали, у них все было в порядке.
– Пожалуй, неплохо, – ответил он.
Отведя взгляд от зеркальца, она посмотрела на счет.
– О, милый!
– Лишняя пара коктейлей, – объяснил он.
– И верно, – с облегчением отозвалась она и вернулась к зеркальцу. – Но теперь и вправду хорошо, верно?
– Не знаю, как насчет хорошо, – сказал Барнаби. – Просто я благоразумен. И если ты думаешь, что я предпочел бы ленч за шиллинг одному в какой-нибудь жуткой чайной ленчу за тридцать шиллингов с тобой, то ты просто сумасшедшая.
– Милый! – Она наградила его чудесной, быстрой, нежной улыбкой, которой, как он знал, награждала сотню мужчин, но которая всегда доставалась даром ему одному. – Я очень-очень дорого тебе обхожусь?
– Ты стоишь каждого пенни, золотко.
– Но ведь не взаправду же, да? Мы ходим на ленч или еще куда раз в неделю, когда мы оба в Лондоне, что гораздо меньше, чем просто раз в неделю, и если получается чуть больше фунта каждый раз…
– Я думал, истинная леди никогда не забивает себе такими мыслями прелестную головку.