Влюбленный д'Артаньян или пятнадцать лет спустя
Шрифт:
– Я вижу, ты, в конце концов, не на шутку взъярился. Планше так глянул на д'Артаньяна, словно у него в душе полыхнуло адское пламя.
– Ну так что с шуринами? Ты почему-то изъясняешься о них в прошедшем времени.
– По правде сказать, сударь, после того, как я высказал им все до конца, один из них еще шевелился.
– А второй?
– Второй-то и был самым главным бездельником. Планше вздохнул. Д'Артаньян отозвался вздохом.
– Ты полагаешь, климат Прованса пойдет тебе на пользу? Но стражники, чиновники, гонцы, которые прибывают из Парижа…
– Ах, сударь, вы, видно, что-то знаете и явились меня предупредить…
– По правде говоря, нет. Но я явился, быть может, тебя спасти.
– Спасти?
– Видишь ли, ты служил в королевском Пьемонтском полку.
– Благодаря господину Рошфору, который устроил меня туда сержантом.
– Ты знаешь итальянский?
– Все диалекты, сударь. Это необходимо, чтоб командовать этими подлецами.
– Как ты насчет того, чтоб прогуляться в Рим?
– Говорят, памятники там что надо. Однако когда вернемся,,,
– Когда мы вернемся, кардинал мне ни в чем не откажет. Одним шурином больше, одним меньше, какая для него разница.
Физиономия Планше мгновенно прояснилась. Он сорвал с себя фальшивую бороду и побежал отыскивать свое имущество. Он был счастлив, что нашел скакуна, достойного носить его пожитки на своей спине – выражение чисто метафорическое: наш обладатель кондитерских секретов запасся превосходной, хоть и низкорослой испанской лошадкой.
Д'Артаньян поздравил себя с успехом: эгоизм перемежался в его душе с чистой радостью встречи.
Эгоизм – потому что владеющий итальянским языком провожатый придется ему очень кстати, о чем витающий в высоких государственных сферах кардинал не соблаговолил позаботиться.
И радость, потому что он был искренне привязан к Планше и предвкушал заранее, как Планше расчихвостит по пути женщин, которых наш мушкетер недолюбливал ни оптом, ни в розницу.
V. … И КАК ОН САМ ЕДВА НЕ БЫЛ ПРОДАН ПОДОБНО РАХАТ-ЛУКУМУ
Тремя днями позднее, изучив укрепления Тулона, д'Артаньян вступил в переговоры с хозяином барки. Тот откликался на имя Романо. Что же касается самой барки, то ее название прочитать было невозможно. Отъезд задержался на неделю, поскольку господину Романо было необходимо, по его уверениям, произвести кое-какие неотложные работы, в которых участвовала команда*.
Взявший на себя роль фуражира Планше раздобыл за это время три бочонка: с антильским ромом, с орлеанским уксусом и с прованским маслом.
Планше полагал, что если за пределами Франции салат еще существует, то приправы к нему уже не сыщешь.
Он дополнил свой комплект увесистым мешком соли, позаимствованным, надо полагать, из Ла-Рошели, и изрядным количеством арабского перца. Неделю спустя приготовления капитана Романо явно продвинулись вперед. Медная табличка с названием барки была очищена на добрых три четверти. Можно было без особого труда прочесть: «Жольетта»,. «Жольетта» оправдала свое доброе название в первый же день путешествия. Но потом пришлось стать на якорь под прикрытием Гиерских островов. Планше занялся рыбной ловлей, хотя Романо его предостерегал от этого, заверяя, что обитающие в Средиземном море чудовища не идут ни в какое сравнение с пикардийскими карпами и линями.
Следующий день был отмечен встречей с генуэзской галерой, державшей курс на Марсель.
– Бедные люди[4], – заметил Планше.
И при этом исторг столь сокрушительный вздох, что д'Артаньян был тронут.
Оба наблюдали море в подзорную трубу с чувством людей, которым разыгравшаяся морская стихия не сулит ничего хорошего. В тот же день к вечеру выяснилось, что их опасения имели полное на то основание.
Шлюпка с простеньким парусом и четырьмя гребцами на борту бултыхалась в море. Были также видны фигурки двух женщин и силуэт мужчины, погрузившего руку в морскую пучину то ли для всполаскивания, то ли для просолки.
Внезапно д'Артаньян произнес «О!» весьма знаменательным тоном.
Синьор Романо, завладев подзорной трубой, дважды воскликнул «О!», но совершенно другим тоном.
Планше тоже пожелал вооружиться инструментом, в чем и ему не отказали. Он повторил «О!», в котором вежливость возобладала над истинным интересом. Он увидел скользящую по волнам длинную фелуку с двумя наклоненными вперед мачтами под зеленым флагом.
Для Планше зеленый цвет был цветом дягиля, так же как белизна французского флага соответствовала шантильонскому крему.
На шлюпке тоже заметили щуку. Но там, казалось, были далеки от гастрономических сравнений. Гребцы налегли на весла, дворянин выхватил шпагу, женщины прильнули к его ногам.
Романо велел немедленно лечь на обратный курс. Если его команде потребовалась неделя, чтоб отскоблить табличку с названием судна, то здесь его люди уложились в две минуты.
– Мы возвращаемся! – заметил Планше, для которого земная твердь была куда привлекательнее, чем морская стихия со всей своей многократно взбитой пеной.
– Возвращаемся! – отозвался капитан с мрачным видом.
– Да, но почему?
– Чтоб не наглотаться пуль. Я лично предпочитаю свинцу винцо.
– Кто ж может принудить нас к этому?
– Люди, которые вон там перед вами, они язычники.
– У самого нашего берега?
– Не тут ли удобнее всего брать в рабство добрых христиан?
Планше поспешил осенить себя крестным знамением, вспомнив внезапно свои религиозные убеждения.
Фелука, которая устремлялась вперед под ударами весел двадцати четырех гребцов и под двумя латинскими парусами, колебалась вначале, выбирая между шлюпкой и баркой. Но, заметив маневр на барке, она решила сожрать шлюпку.
Та с расстояния испускала свежий аромат плоти.
Д'Артаньян наблюдал в подзорную трубу за поведением обеих женщин.
Одна зарылась лицом в колени спутницы, и ее черные волосы развевались по ветру. Другая открыла, наоборот, недругам свое юное лучезарное личико в обрамлении светлых кудрей. Обе были в белых одеяниях – две весталки перед пастью надвигающегося монстра.
– Лечь на обратный курс! – коротко распорядился д'Артаньян.
Капитан вежливо, но решительно запротестовал.