Влюбленный
Шрифт:
— Нет? Значит, воевать ушла.
— Не прикидывайся дурой! — закричал следователь.
— Я любила Вилли.
— Хватит молоть одно и то же. Это глупый прием советских шпионов. Отвечай толком. Где работала в Харькове?
— На трикотажной фабрике.
— Что ДЕЛАЛА?
— Конфеты, печенье.
— Издеваешься, да?
Возвращалась с допросов чуть живая. В камере мне давали кружку воды, которую нужно было выпить сразу, так как кружку тут же забирали.
Хочется верить, что спасут, да только тяжело верить: крутом столько врагов!»
Я прислушивалась к ночным окликам и шагам, ожидая расстрела. Но вызывали других, а не меня.
— На расстрел выводят, как и раньше, — заметила я, — но почему-то никто больше не поет…
— Шутя больше нет, — сказала одна из заключенных. — Я слышала, увезли его. Вот и кончились песни. Хороший был парень, этот Шуть.
На третий день был обход. В камеру зашли два жандарма, пропуская вперед шефа гестапо и переводчика.
Женщины встали и помогли старушке подняться. Я же была так обессилена, что не могла пошевелиться. Немец закричал:
— Встать!
Я Не двинулась с места.
— Встать!
— Не могу… — ответила я.
— Не можешь?! — заорал немец и, подбежав ко мне, ударил сапогом в бок. — Встать!
Я застонала от боли.
— Не притворяйся! Встать!
И тут я увидела, как полуслепая, избитая старушка, которая сама Еле передвигала ноги, выступила вперед.
— А ну-ка, не тронь ее! — сказала она. — Слышишь, не тронь!
Ты и так извел ее. посмотри на ее ноженьки, изверг проклятый!
Бабушка говорила с такой силой, с таким чувством, что немец попятился.
— Она ждет ребенка! — продолжала старушка. — Она будет матерью! У тебя, изверга, есть мать?
У старушки полились слезы, женщины тоже заплакали. Переводчик вдруг склонился ко мне и спросил:
— Это ты Катя Костюченко?
Я кивнула.
— От немца забеременела?
— Да, — ответила.
Переводчик повернулся к шефу и сказал:
— Эта девушка не имеет никакого отношения к фронту и военным событиям. Она глупа для всего этого. Она полюбила немца и забеременела от него. Потом решила сделать аборт, а он ее в гестапо отправил.
Шеф гестапо потер в задумчивости подбородок и направился к двери. Переводчик последовал за ним. Переводчик был среднего роста, лет тридцати, в серой рубахе с закатанными до локтей рукавами. у него было спокойное, сосредоточенное лицо.
Когда переводчик ушел, мы долго не могли прийти в себя. Женщины обсуждали его поступок и все время повторяли, что переводчик «наш» человек. ЯЖе не понимала, откуда он все знал и почему решил помочь.
Через несколько дней меня отправили на проверку к врачу. Тот Осмотрел меня и сказал медсестре:
— Пишите. Четыре месяца беременности. Принимала яд, чтобы освободиться от беременности. Сильно воспалены полость рта, придатки и яичники. Нуждается в уходе и режимном питании.
«Как этот доктор узнал о моем «неудавшемся аборте»?» — недоумевала я. Вернулась в гестапо. Мои женщины здорово переволновались, НЕ ЗНАЯ, КУДА МЕНЯ УВЕЗЛИ.
Когда я все рассказала, бабушка привлекла меня к себе:
— Ты будешь жить, доню. Родишь. Нас не забудь. Зайди в церковь и свечку за бабушку с Гавриловки поставь, помолись обо мне.
Одна женщина принесла граммов сто хлеба:
— Съешь, Катенька. Это женщина из соседней камеры передала, когда на прогулке были. Для тебя, Катюша.
Во второй половине дня лязгнул замок и меня позвали:
— Костюченко, собираться!
Женщины бросились меня обнимать, говоря:
— Раз вызывают днем, будешь жить… На расстрел вызывают ночью.
— Да спасет тебя Господь!.. — перекрестила меня бабушка.
Во дворе меня ожидала открытая легковая машина. Возле нее стояли четыре немца с автоматами и знакомый переводчик. Мне показалось, что он слегка улыбнулся, увидев меня.
— Костюченко, смертную казнь тебе заменили пожизненным заключением в концлагере.
— Спасибо! — ответила И в следующую минуту машина стронулась с места — В НАПРАВЛЕНИИ лагеря — распределителя. Это было в конце августа 1943 года.
Я вполне осознаю сегодня, что в тот день, когда маме отменили смертный приговор, его косвенно отменили и мне. Меня ссадили с машины.
Передо мной в ряд стояли деревянные бараки, длинные, унылые, обнесенные колючей проволокой. Не прошла я и двух шагов, как ноги подкосились, и я оказалась на земле. От ближнего барака ко Мне бросилось двое заключенных. один из них, светловолосый, был Особенно энергичен:
— Я здесь… Катюша, я здесь.
Сказал и подхватил под руку. Его приятель помогал мне подняться с другой стороны.
На ступенях, ведущих в барак, сгрудились заключенные.
— Расступитесь, товарищи, расступитесь! — говорил светловолосый, раздвигая толпу. — Это Катя Костюченко… Видите, до чего ее довели! Осторожней… Сюда, Катюша.
В бараке было душно. воздух спертый, тяжелый. на полу, на сене вповалку лежали больные, измученные гестаповцами заключенные.