Влюбленный
Шрифт:
Настоящие, горючие слезы. Но Офицер, к которому меня привел патруль, не хотел вникать в суть дела, поэтому решил перекинуть меня в штаб Сс, Который находился в селе петровское.
К Утру я уже была там.
Штаб размещался в здании школы.
В школьном коридоре было тихо. Классные двери притворены. Меня усадили на скамью в конце коридора и приказали ждать. От усталости глаза закрылись сами собой. На какое-то мгновение мне показалось, что никакой войны нет. Я — учительница, пришла в школу рано — до звонка,
— Узнаёшь меня, сволочь?! — слышу сквозь сон. — Узнаёшь?! Я тебя расстреляю! Я тебя повешу!
Я открыла глаза и вижу перед собой перекошенную от злобы физиономию немца, показавшуюся мне знакомой. «О, я знаю его! Я его точно знаю!» — говорю я себе. Но спросонок никак не могу понять. Где я, кто он такой и почему кричит на меня.
— Тебе капут! Я тебя повешу! Растерзаю! Узнала?! Узнала?
Узнала его, проклятого, узнала. это был тот самый начальник Штаба Сс, который пытал меня когда-то в берестовке. как и месяц назад, он предстал передо мной в трусах, в сапогах и с пистолетом на боку. Это ты развесила обрывки своего белого платка на проволоке? Это ты сделала, шпионка? Что ты передавала советским солдатам?
— Ничего. Я шла домой, в Граково.
— Врешь! Расстреляю! Повешу! Капут! Капут!!!
Допросы были изнуряющими и долгими. Но фашисты не услышали от меня ничего нового. Забеременела от Вилли. Шла домой, к матери. Вот и все.
Бросили в тюрьму села Петровское. В камере было небольшое зарешеченное оконце, через которое проникали звуки двора, свежий Воздух. я легла на охапку сена в углу и уснула.
На второй день в камеру втолкнули избитого советского офицера. он со стоном привалился к стене. охранник ушел. офицер заметил меня. заметил и удивился. Что-то неестественное было в его реакции.
— Девушка, откуда ты? — тихо спросил он. — Ты тоже с разведкой? В первой группе нас было двенадцать… Семерых убили. Начальник тюрьмы сказал, что завтра нас отправят в жандармерию.
Я молчала, сжавшись в комок.
— Так вот, — шепотом сказал он. — Мы можем сбежать. Я тебе дам команду. В кустарнике, за оврагом, нас будут ждать наши люди.
А уж как через фронт перебраться, я знаю. я разведчик, как не знать?
— Да не собираюсь я удирать! — возмутилась я. — вот скажу немцам, что вы меня бежать уговариваете. мне в село надо, но оно на той стороне, а там сейчас стреляют, нельзя туда.
— Что ты, девушка, что ты? я свой, не бойся, не выдам.
— А ЧЕГО МНЕ бояться? Немцы обещали, что они меня сами в Граково отвезут. Когда село освободят… Зачем. мне бежать?
— Как зачем? Там ведь наши. К нашим.
— Не хочу я никуда. Мне тут хорошо.
Когда провокатора выволакивали на допрос, то обращались с ним грубо, дали пинка под зад.
— За что же, товарищи? — сквозь слезы лепетал он.
Выглянула в окошко.
Пожилой работник копался в двигателе автомашины. Я спросила:
— Что вы делаете, дядя?
— Как что? — сказал работник. — Новую машину из старых частей делаю. Хочешь помочь?
— Я голодная, дядя. Увас нету маленькой крошечки хлеба?
— Охранник отойдет, я подам, — кивнул он. — Подожди чуток. Работник выждал момент и сунул мне в окошко горшочек борща и пять вареников с творогом.
Вечером вызвали на допрос. Провокатор тоже был там. Только лицо у него теперь было чистое, гладкое, без единой царапины.
Он сказал, что я во всем ему призналась, что я разведчица, присланная с советской стороны.
— Вот брехун! — крикнула я. — А еще офицер! Узнай получше, Откуда я шла. я аборт хотела сделать. меня тут все видели…
— Нет, ты скажи, что мне говорила! Утром перешла фронт — Вместе с другими разведчиками!
— Вот пристал! Я домой шла, меня фронт не интересует.
Через несколько дней меня отправили в жандармерию. В тот самый «Степок», из которого я бежала неделю назад.
Отто был в страшном гневе, кричал, что я обманула его, что я партизан, ЧТО МЕНЯ надо пух — пух!
— Послушай, Отто! — оправдывалась я. — Я хотела сделать аборт, я не хотела быть беременной от Вилли. Я полюбила Фрица. Я пошла в село и наелась белены. Чтоб выкидыш был. Отравилась. Меня так скрутило, что два дня я валялась в кустах без памяти. А потом побоялась назад. Решила: лучше домой, в Граково. Тут ведь рукой подать. Но… фронт помешал.
— Катя партизан! Диверсант! Все врешь!
Отто допрашивал меня всю ночь, довел до полного изнеможения. Под конец вызвал Фрица.
Бледный, осунувшийся, много переживший за эти дни, Фриц посмотрел на меня и сразу отвел глаза в сторону (на глазах были слезы). Мне стало очень жаль его. Я поймала его взгляд и улыбнулась — участливо, с пониманием, как самому близкому другу.
Меня бросили в глубокий подвал. Стены, пол, потолок — все из холодного, просыревшего цемента. Ни лежака, ни пучка соломы, ничего — просто голая цементная коробка, гроб. Сырость пробирала до костей. Чтобы согреться, стала ходить по подвалу.
Вдруг слышу голос охранника:
Эй, ты!
Я Задрала голову к потолку, где светилось маленькое окошко.
— Лови!
С неба прилетело полбуханки хлеба, масло и мармелад.
— Поймала?
— Да — да, спасибо! Кто вы?
— Это не я. Это Фриц тебе передал, — ответил охранник. И Ушел.
Я Прижала кусок хлеба к груди.
— Спасибо, Фриц! Спасибо, любимый! — вырвалось у меня. И слезы сами собой брызнули из глаз.
На следующий день в подвале появилась широкая дощечка.