Влюбленный
Шрифт:
Старик говорил негромко, перемежая немецкие и русские слова, но я поняла все.
— Глупая, тебя же убьют. Ты Не видела жизни. да разве можно.
Ее узнать, когда тебе восемнадцать? у меня такая же дочь, как ты.
Только Волосы у нее длинные, волнистые. Мы Не хотим войны. семья хорошо. дети хорошо. работа хорошо. война нехорошо.
Я Сидела на скамье и ела ужин немецкого охранника. луч фонарика, стоявшего на полу, бил в деревянный потолок, образуя подобие луны над моей головой. когда я закончила, старик поднялся и, понизив голос,
— Слушай, дочка. ночью могут прийти молодые. поиграться. кричи, не давайся. кричи, что заразная, что больная, что у тебя сифилис.
Я Вцепилась в старика:
— О, не нужно сюда заходить, отец! скажите им, что не нужно. Я Беременна! Я Больна!
— Да разве они послушают меня, дочка? Разве я могу?.. — Вздыхая, старик отстранился, и мне показалось, что он провел рукой по своей военной форме, давая понять, что он в стане врагов.
Когда охранник ушел, я снова улеглась на свою травяную постель. Не успела я задремать, как вдруг слышу: клацнул тяжелый замок. Меня точно током прошибло.
Дверь с треском распахнулась.
Несколько безумных лучей заметались по бане, пока не ударили мне в лицо.
— Фрау! Фрау! — заорало несколько голосов. — Фрау — корош!
Я спрыгнула со скамьи и забилась в угол.
— Что вам нужно? — закричала я. — Что вам нужно?! Я за — разная! Заразная — а-а — а!
— Я — a, я — а! — хохотали немцы. — Заразная — корош фрау!
Все, что произошло дальше, не поддается описанию. Если ад в Преисподней — это огонь, то ад на земле — это насилие, когда тебя разрывают на части, сминают в ком, кусают, грызут и обливают мерзостью. Я Была раздавлена, расплющена, выжата, уничтожена. меня не осталось… Я Потеряла сознание.
Очнулась под утро. Слышу женский голос:
— Посмотри, женщина в бане лежит. Кто это затянул ее туда?
Немцы. Не знаешь? А Кто такая?
— Ясное дело, если бросили в баню, значит, наша.
— Мертвая?.. Живая?
— Молодая…
Я открыла глаза. Никого. Пусто.
— Живая! Она живая!
— Слава Богу, что живая!
Что это? Никого нет, а голоса слышатся так явственно. Совсем близко. Я обвела взглядом помещение и вдруг заметила в потолке большую щель и за нею какое-то движение. Да, конечно, там ведь второй этаж, видно, склад или каморка. К женским голосам примешался мужской, позвал их, и вскоре стихли и движения, и голоса.
Я лежала на мокром цементном полу, понимала, что нужно подняться, но не могла, не было сил. Наконец с трудом оторвала тяжелую, как чугун, голову, но она снова бессильно упала… Жить не хотелось. Незачем было жить. «Повеситься! — промелькнуло в голове. — Да, да! Вон крюк». Я нащупала на полу ремешок от юбки. «Ну, вот и хорошо!» Только бы добраться до крюка. У Меня появилась цель, задача, она придала мне сил. превозмогая боль, я кое — как поднялась на колени, потом, ухватившись за край бочки, подтянула себя, поднялась на ноги. руку обдало прохладной водой. Я Взглянула на свое отражение в бочке. сосредоточенное, слегка
— Нет, нет, — прошептала я вслух, — я не умру. Я — Мать, во Мне новая жизнь.
Мне стало немного легче дышать. Я сполоснула лицо. Смыла с тела грязь. Выстирала кофту и белый платочек. Вытерла травой туфли. На мокрую еще кофту накинула жакет, разгладив белый воротничок поверх жакета. Уложила волосы на немецкий манер.
— Если поведут на расстрел, умру с достоинством, гордо!
Когда меня вывели на улицу, немцы во дворе повернулись ко мне и застыли в недоумении. Они, наверное, ожидали увидеть сломленную, замученную женщину. Из Бани же вышла причесанная, умытая, полная сил и уверенности в себе девушка.
У Штаба Сс Возле дуплистого дерева стоял пожилой немец. Он Держал в руке котелок с завтраком и несколько раз едва заметно кивнул, не то здороваясь, не то подбадривая. Да, конечно, это мой ночНой отец. Я улыбнулась ему. И он слегка улыбнулся — мне показалось, с облегчением.
Меня подвели к роскошному автомобилю.
— Ого, какой почет! — Сказала я немцам, которые любезно поддерживали меня за локти, сажая на мягкое сиденье. — куда поедем? — поинтересовалась я. — на прогулку?
Один из офицеров уселся рядом со мной и, прижимая к груди объемистый пакет, бросил водителю:
— В Штаб армии, к генералу.
— Ну — у? Это за какие же заслуги в штаб армии? И правда, к генералу?
Тронулись. Попутчики молчали. Но я не унималась и без конца о чем-то тараторила. Рассказывала о своем Вилли. Пела.
Въехали на огромный холм. Внизу, в долине, живописное село, с рекой посредине.
— Где это мы?
— Петровское, Харьковской… — буркнул шофер.
— А это река Донец?
Шофер кивнул.
Удобно раскинувшись на сиденье, я сделала рукой широкий жест — указала немцам на другой берег реки и без нажима, просто сказала:
— Если Бы не фронт, то через час была бы дома. Мой дом во — о-он там, за Донцом. Видите?
Немцы равнодушно посмотрели, куда я показала, промолчали.
Мы удалялись от фронта, углублялись в тыл.
Вдали показалось селение. Немцы зашевелились, стали оправлять форму. А шофер сказал:
— Грушеваха. Штаб армии. С генералом будешь разговаривать.
— А ГЕНЕРАЛ молодой? — оживилась я. — Сним можно переспать? Он красивый?
Немцы рассмеялись:
— Генерал тебе сделает пух — пух! Смерть!
— Нет, генерал не глупый, он поймет, что я люблю жизнь, я немцев люблю!
— Катя — партизан! Диверсант!
— Нет не партизан! Я люблю моего Вилли!
Генералу было лет пятьдесят пять. Спокойное округлое лицо, небольшого роста, коренастый. На груди кресты и еще какие-то знаки. Лицо строгое, но глаза добродушные.