Влюбленный
Шрифт:
— Смотри, дочка, не попадись к немцам в лапы.
Рано утром отец и мать ушли из дома. Братья Иван и Миша спали, сестра Аня (Нюся) — тоже, только младшая сестричка, шестилетняя Маруся, прыгала вокруг меня.
— Пойдем к бабушке! Я тоже хочу к бабушке! Возьми меня! —
кричала она.
— В другой раз, Марусенька. Сегодня я одна пойду, ладно? — успокаивала я сестренку.
Проходя по скалеватке, мысленно прощалась со знакомыми дворами, с родными деревьями, с милым колодцем… может, не вернусь? Но Печальные мысли быстро
Нет, пусть фашисты умирают. Я должна жить!»
Я прерываю воспоминания мамы.
По всем расчетам, в начале июня, то есть в тот день, когда мама, неся меня под сердцем, отправилась в путь, я был величиной с рисовое зернышко. В это время, как раз на шестой неделе, как говорят ученые, у детского зародыша начинает функционировать сердце.
Я уточняю это не потому, что придаю своей персоне большое значение: я был зародыш, как и все в мире зародыши, — с генетической программой, но без собственного разума. Просто, отдавая должное Господу, ответственному за план жизни, я не могу отказать себе в удовольствии покопаться в его божественных чертежах и найти там свое начало.
Из этих же побуждений мне интересно улавливать в сонате появление побочной темы.
Вот эта музыкальная тема (тоже своего рода зародыш) подает короткий, как бы робкий сигнал, затем заявляет о себе настойчивей, вплетается в основную мелодию…
Поверх модного платья я напялила кофточку, а поверх нее еще и Жакет. Я Должна была предусмотреть одежду на все случаи жизни.
Если Бы я не была такая худая, большое количество одежды бросалось бы в глаза, но я была худая как щепка.
Я Успешно прошла два патрульных кордона на мосту. Я Видела, что к рабочим, торопящимся на работу, меньше приглядываются. С Деловым видом, пристроившись к небольшой группе рабочих, я перешла полуторакилометровый мост через днепр. попала на базар. что делать дальше? купила букет пышных роз и вышла на новомосковское шоссе. Но Дорога была перекрыта. Ни Вход ни выход не обходился без проверки. Я Оглянулась. издалека шли немцы. облава.
Круто свернула влево. Калитка во двор приоткрыта, зашла. Позвала хозяев. Тишина. Из этого двора прошла во второй, в третий, в пятый, и так до тех пор, пока не выбралась в поле. Вдруг вижу — на поле рядочком стоят бомбардировщики, «мессершмитгы» (по 13 в каждом ряду). В блиндажах — немцы.
Военный аэродром! От Страха подкосились ноги, но я быстро взяла Себя в руки.
Красиво уложила волосы, повязала бант. Букет должен был произвести мирное впечатление. Как же, ищу любовника, летчика!
Слегка разболтанной походкой направилась прямо к немцам. Те с недоумением уставились на меня, некоторые пошли навстречу. Я начала первой:
— Добрый день! Где мой Фриц?
Немцы засмеялись:
— Фриц? Какой Фриц?
— Мой муж, летчик Фриц.
— Муж? Го — го — го!.. — хохотали немцы.
—
Огромный детина с горбатым носом хлопнул себя по груди и со смехом сказал:
— Я Фриц!
— Нет, мой лучше, моложе!
Один из офицеров строго отрезал:
— Здесь нет свиданий. Здесь запрещено ходить. Пойдем в штаб, Там расскажешь про Фрица.
Я небрежно отмахнулась:
— Сам иди. Мне Фриц нужен, а не штаб.
Немцы смеялись. Я дала каждому по цветочку. Одни говорили:
— Приходи завтра. Приведем тебе Фрица.
Другие:
— Чем мы хуже? Иди к нам, девушка!
— У меня мама злая, но, если отпустит, приду!
Ушла.
…За одиннадцать часов непрерывной ходьбы осилила километров пятьдесят.
Степь! Широкая, раздольная степь! Куда ни глянь — безлюдье, тишина, покой. Хочется пить, жарко. Болят ноги. Прошла мимо поля цветущих подсолнухов и натолкнулась на свежую могилу рядом с дорогой. Вдали от поселений мог быть похоронен лишь партизан, значит, партизаны где-то здесь, недалеко. На холмике лежали чуть подвядшие цветы. Я нарвала полевых цветов и поклялась неизвестному герою, что задание выполню. Коснулась рукой еще не высохших комочков земли, устлала могилку цветами и пошла дальше.
Наступал теплый летний вечер, застрекотали кузнечики.
Вошла в новое село.
Во дворе молодая женщина мыла ведра. Я попросилась переночевать.
Большие сенцы в том доме. Справа была дверь в кухню, где стояло корыто с кислым молоком. В дверях, с кружками в руках, стояли две девочки, поджидали маму. Только сейчас я разглядела приветливую хозяйку. Она была рыжая, почти что красная, как медный чайник. Она почему-то все время улыбалась, и это насторожило меня. Она налила девочкам парного молока и мне предложила.
— А можно кислого? — ПОПРОСИЛА я.
Рыжая зачерпнула из корыта полную кружку и протянула мне. Я выпила. Рыжая улыбнулась:
— Еще? Пейте, пейте, молока много.
— Хорошо, — сказала я, мучаясь страшной жаждой. И выпила вторую КРУЖКУ.
Женщина рассказала о себе. Муж на фронте. Писем нет. Может, и убит. Надоели немцы, но особенно полицаи. Их в селе много. Развелись как саранча.
Я облизнула пересохшие губы и невольно взглянула на корыто с кислым молоком. Не спрашивая, рыжая набрала третью кружку. Я ВЫПИЛА.
— Не беременная ли? На кисленькое тянет? Я знаю. Может, по- матросил кто да бросил, а? — Рыжая ощупала взглядом мой живот. — Да, такая наша женская доля, — вздохнула она.
Я тоже вздохнула:
— Как вам сказать… Жила с одним немцем, звали его Вилли. Уехал на фронт. Вот и жду. Обещал вернуться…
Ну да! Вернется, как же. Им верить нельзя. Убийцы! — в сердцах произнесла рыжая. Не соглашаясь с ней, я пожала плечами и замолчала. Яверила моему Вилли и буду верить всегда!