Вместо любви
Шрифт:
Как Вадим успел заметить, все они с Алексеем Ивановичем так разговаривали – чеканили будто ответы и обращались к нему, как рядовые к старшему по званию, делая это с искренней, настоящей радостью. Ели глазами. Что ж, надо признать, папаша у них и впрямь фигура колоритная. Голосом говорит хоть и тихим, но властным, глаза добрые, но в то же время прицельно-насмешливые, движений лишних не совершает, но все головы к нему только и повернуты всегда, как подсолнухи к солнцу. И энергетика от него такая сильная плещет, до ужаса харизматичная… Добрый такой папа-деспот, в общем. Хотя он как зять действительно ему по всем статьям подошел – благословение было получено полное и безоговорочное. А маминого благословения тут никто и не спрашивал, похоже. Мама тоже папе в рот смотрела. Тихая такая женщина, потухшая
Ощущение это сердечно-болезненное он так и увез тогда с собой и долго с ним ничего поделать не мог. Кончилось все скандалом, то есть безумным тем разговором с Надей, который он сам и затеял накануне свадьбы. Заявил ей – давай, мол, подождем немного, не будем торопиться… И не предполагал даже, что она ему такую слезно-безумную истерику закатит по этому поводу…
– Не смей! Ты меня слышишь, мерзавец такой? Ты… Ты просто не посмеешь так со мной поступить, понял? – кричала, задыхаясь от ярости. – Со мной нельзя так поступать, Вадим! Что значит – не будем торопиться, когда день свадьбы уже назначен? Отец же приедет! Что я ему скажу? Что ты не желаешь торопиться? Опозорить меня хочешь, да? Тогда убей лучше! Что я, по-твоему, отцу объяснять буду?
– Надь, да при чем тут твой отец… – удивился он и отступил трусливо в сторону, уклоняясь от летящих в него стрел ярости. – Это же наша с тобой жизнь, и только мы должны решать…
– Мы? Мы решать? Ты хочешь сказать, что мы с тобой вместе должны принять это дурацкое решение? Нет, не будет этого, Вадим! Не смогу я жить опозоренной! Отец не простит мне этого… Да я… Я вообще тогда жить не буду! Так и знай – я уйду из жизни, если ты со мной так поступишь! И это на твоей совести будет!
– Надя, ну что ты говоришь… Нельзя так, Надя… – испуганно повернулся он к ней.
Хотел сказать еще что-нибудь тихое да спокойно-достойное, доводы какие-то разумные привести, но не смог. Взглянув в залитые безумным страхом глаза, вдруг поверил – и правда жить не будет. Именно потому и не будет – перед отцом опозоренной. Просто принял это как факт, по сути своей для него совсем непонятный. И почувствовал даже в этот момент нечто такое… будто страх этот Надин и в него перебежал колючими мурашками, будто и в него проникла эта чужая деспотичная харизма…
Свадьбу играли в кафе, как и задумано было. Народу – сто человек, все начальство заводское. Все по сценарию. Стол богатый. Шампанское рекой. Ключи от новой квартиры на тарелочке. Тосты застольные, за молодых, за родителей… Надин папа и здесь все внимание к себе притянул. Хотя ничего особенного для этого и не делал. Сидел, помалкивал себе, улыбался гордо-снисходительно, охватывая застольную толпу общим взглядом, ни на одном лице не задерживаясь. И тем не менее лица эти только к нему все и были повернуты, как подсолнухи к солнышку. И на них, на дочь свою с зятем, так же поглядывал – вроде как одобрительно-снисходительно, а вроде как и равнодушно. Не поймешь. Хотя, надо сказать, они и впрямь смотрелись прекрасной парой – оба высокие, статные, крупные. Отборный такой человеческий материал…
Инга на свадьбу не приехала. Он хотел спросить про нее у Веры, да постеснялся. Или испугался, может. Потом только узнал, что история какая-то нехорошая у нее приключилась. Был в той истории и мальчик какой-то одноклассник, и любовь роковая школьная с разрывом трагическим, и опять же отец каким-то образом ко всему этому руку приложил… Нет, прямо ему никто об этой истории, конечно, не рассказывал. Так, уловил кое-что из телефонных разговоров, и то обрывками. А когда через год после свадьбы они в гости в Надин городок собрались, Инги уже и след простыл. В большой областной город уехала, в институт поступила. Потом замуж там выскочила, ребенка родила… Надя Инге никогда не звонила, только открытки к праздникам да к именинам посылала. Говорила – интересов общих у нее с сестренкой младшей нет. Большой разрыв в возрасте, мол. Хотя какой такой разрыв – пять лет? Но дела ее семейные с Верочкой по телефону обсуждала регулярно, и эмоции при этом у нее в голосе проскакивали очень даже горячие – чуть насмешливые, чуть снисходительные, а бывало, и злобные, будто не сестрой она Инге старшей была, а посторонней сплетницей. Из телефонных разговоров он понял, что жизнью семейной Ингиной сестры недовольны, что присутствует там муж «из простых», что является фактором хоть и не оскорбительным, но и не слишком радостным, конечно. А потом, со временем, еще одна тема для обсуждения в разговорах сестер появилась – Ингина больная свекровь. И что, мол, сама Инга в случившемся с ней и виновата – разъезжаться надо было вовремя. А позже из тех же телефонно-разговорных обрывков стало ясно, что дела у Инги совсем уж плохи, что пребывает она в жуткой депрессии после полного жизненного краха, то есть случившегося скоропалительного развода, и что, мол, опять же сама она глупой овцой оказалась, раз мужа около себя удержать не сумела, и всегда глупой была, странноватой и никчемной. Потому что нормальная женщина и с мужем разойтись умеет нормально, подарков в виде больных свекровок около себя не оставляя. И как дальше теперь Инга будет жить в сложившейся ситуации – непонятно… Полная безнадега у нее там, в общем…
А его после этого случайно подслушанного разговора будто черт в спину толкнул. Такие странные поступки на следующий же день совершать начал – сам себя не узнавал. Пошел к директору, выпросил себе командировку в тот город, где Инга живет. Благо было у них в том городе малюсенькое дочернее предприятие – якобы там проблемы какие-то приключились. Директор плечами пожал, но командировку ему подписал. Может, и оценил даже служебное рвение зама по экономике. К Наде в бухгалтерию он не зашел – духу не хватило. Сразу рванул на вокзал. Уже из поезда ей позвонил. Тоже пытался было про дочернее предприятие соврать, а потом замолчал – противно стало. Свернул быстренько разговор, прикрывшись причиной плохой сотовой связи…
Поезд прибыл в Ингин город к ночи уже. Поймав на вокзале частника, он назвал по памяти адрес – Ангарская, 26. Он его запомнил, не специально, конечно, просто в память врезался из официально-поздравительных Ингиных открыток.
И номер квартиры помнил – 82. Вот она, и дверь эта заветная…
Он тронул пальцем кнопку звонка, весь сжался внутренне от разлившейся в квартире его трели. Тут же услышал дробный перестук быстрых каблучков и отступил на шаг. И вот она перед ним – бледная, перепуганная, насквозь проплаканная, в драных голубых джинсиках и белой майке без рукавов – ручки худенькие, как две тростинки-плеточки…
– Вадим? Это вы? Откуда?! – спросила удивленно, моргнув серыми глазами в мокрых ресницах.
– Да, это я, Инга. Вот, в ваш город в командировку послали…
– А… Ну да… Заходите, конечно… Сейчас я ужин…
– Не надо ужина, Инга. Я не голоден, в поезде ужинал. Я поговорить с тобой хотел…
– А что такое, Вадим? Что-то с Надей, да?
– Нет. С Надей все в порядке. Это со мной… У тебя выпить есть? Волнуюсь я что-то.
– Да, была где-то бутылка коньяку…
– Давай…
Его и в самом деле подтрясывало периодически крупной нервной дрожью, и никак он не мог ее унять. Сел в кресло напротив Инги, открутил крышку с толстой приземистой бутылки, налил себе полный бокал пахучей спасительной жидкости. И Инге налил тоже. Она взяла в тонкие пальцы бокал, глянула Вадиму в лицо отрешенно, потом произнесла тихо, будто пожаловалась:
– А от меня, Вадим, муж ушел… Оставил вот с больной свекровью и ушел… Я так растерялась – не знаю теперь, как и жить мне. Страх такой напал… А вдруг не справлюсь? Мне ведь еще дочку растить надо…
– А где дочка?
– А она сейчас на гастролях. Я ее в детскую студию при нашем театре оперы и балета вожу. Ее там хвалят. Говорят – талантливая… Уже и во взрослый спектакль на детскую роль ввели. Обряжают в маленького Гвидона в «Сказке о царе Салтане» – забавно так… Анютка уехала, а я тут со Светланой Ивановной… Одна воюю… Она сейчас спит, вон в той комнате… Так плохо мне сейчас! Никогда так плохо не было…
– Я знаю, Инга. Знаю, что плохо. Я вообще про тебя все знаю. Вернее, чувствую. Потому и приехал. И ни в какую не командировку вовсе.