Шрифт:
Олег Куваев
ВН-740
Это история о хмуром капитане Анкарахтыне, об экзотике островов Серых Гусей, которые есть на самом деле, хотя о них никто почти не знает, и, может быть, это рассказ о тех мыслях, которые навещали нас в мертвой впадине Колючинской губы в сентябре. Короче, это просто рассказ о дороге, если, конечно, считать, что дорога не только километры.
Мы прибыли в поселок Ванкарем в состоянии томительного одиночества и неуверенности в завтрашнем дне. Перед этим мы сплавились вниз по фантастической реке Амгуэме, которая почти точно по меридиану пересекает Чукотский полуостров. Я назвал ее фантастической, потому что в Москве мне не верили, что на Чукотке есть большая река под звучным названием Амгуэма, а один умник даже догадался, что я выдумал это слово от имени Аэлита. Одиночество и неуверенность в завтрашнем дне объяснялись тем, что мы уже пять месяцев находились только вдвоем, и нам во что бы то ни стало необходимо было проплыть еще восемьсот километров вдоль берега Чукотского моря до мыса Дежнева, и наступил сентябрь - последний месяц шлюпочной навигации.
К поселку, как выяснилось, мы подплыли тотчас после священного времени разгрузки парохода-снабженца "Арктика". Узнав об этом, я опечалился, так как был знаком с капитаном парохода... Первый человек, которого мы увидели, был сторож. Его ужасающая строгость и растерянность нас развеселили. Растерянность объяснялась тем, что мы приплыли на резиновой ярко-красной лодке с ярко-красным же парусом. Видеть такие лодки приходится не так уж часто, и ее непривычный облик, конечно, сразу наводил на мысль о кознях и происках врага. Двадцать минут, с трудом сохраняя невозмутимость, мы сидели под нервным дулом винтовки, пока не пришел кто-то из начальства. У нас проверили документы, потом пожали руки и отпустили с миром. Казалось, что, кроме этих двух людей, в поселке нет ни одной живой души. И даже ванкаремская галька, известная тем, что в нее проваливаешься чуть не по колено, шуршала беззвучно.
С трудом мы нашли дом председателя колхоза. Лохматый молодой человек одетый спал на кровати. Он спал смертельным сном грузчика, которым спят все чукотские поселки после разгрузки парохода-снабженца.
Я вынул "Беломор", и в это время лохматый молодой человек с оханьем сел на кровати.
– Привет, - сказал я, и он без особой приветливости кивнул головой.
– Я зоотехник, - сказал он, - и здесь я новый человек. У вас гиблое дело, так как колхозу нужно пятнадцать тонн моржа, а в ямах всего пять. Вельбот неделю как ушел на промысел, и байдары уходят каждое утро. Председатель в тундре, но и он бы вам не помог. А в общем, говорите с заместителем о своем гиблом деле.
Он снова лег на кровать, но глаза закрывать не стал.
Восемьсот километров непройденного маршрута повисли перед моими глазами, но в это время стукнула дверь и появилось начальство - баскетбольного роста женщина в сером пуховом платке...
Лохматый зоотехник не выдавал моих планов, и я исподволь узнавал все, что надо, чтобы потом начать атаку с заранее подготовленных позиций.
Здешние поселки - это признанные столицы глухих королевств. Угловатые глыбы равнодушия здесь столь же тягостны, как и в других местах. И малейшие дозы участия здесь столь же радостны, как и в других местах, может быть, они даже более радостны, ибо у просителя в глухих королевствах есть только один путь - добиться именно того, что он хотел с самого начала, других вариантов нет. В министерствах глухих королевств только один коридор с небольшим количеством кабинетов.
Я узнал, что она работает здесь четвертый год, сразу же после бухгалтерских курсов, что играла в баскет за тамбовский "Урожай", что весной раздавило один вельбот и теперь остался только один, что механик-муж ушел на тракторе в оленьи стада вместе с председателем неделю назад, что охоту на байдарах запрещает охрана, но им кое-как разрешили, что округ требует план морзверя, а зверя нет, что... Безмятежные пузырьки фраз все еще всплывали и лопались в стоячей воде нашего разговора, когда я решил: "Пора!".
Это была простая, но испытанная в боях трехступенчатая система: знакомство, разговоры, просьба.
Бывают атаки, которые захлебываются прежде, чем солдаты вылезли из окопов. Тот самый случай, когда противник знает твои планы раньше, чем они родились у тебя в голове.
Она оказалась хорошим человеком, и мы вместе посмеялись над моим великолепным тактическим усердием. И только после того, как я отсмеял свой неискренний смех, желтая волна отчаяния дала мне необходимую ясность мысли.
– Вера, - сказал я, - понимаете, очень надо. У нас восемьсот километров и очень мало дней.
Она ничего не сказала, и мы начали говорить о том, о сем, как говорится хорошо владея собой.
Мы нашли общих знакомых на мысе Биллингса и на острове Врангеля, я получил житейские характеристики на всех председателей колхозов по всему нашему пути, мы обсудили проблему, при каких капиталах и в каких годах наступает то, когда люди покидают эти края, и в каких годах наступает то, когда покидать уже нельзя, и что происходит с теми, кто нарушит этот закон. Мы припомнили массу примеров, когда человек, прожив здесь полтора десятка лет и уехав в полном здоровье, быстренько умирает на собственной даче от жары с непривычки, от колдовской тоски по бледному цвету глухих земель.
И когда мы немного помолчали, размягченные судьбами старожилов, она сказала:
– Байдара у нас есть.
– Все, - моментально среагировал мой спутник Серега.
– Покупаем. Плывем.
Он не был политиком, этот отличный парень, и тем более он не был финансистом. Мы и ложки алюминиевой не могли купить без соизволения высокого начальства. И пограничники не дадут нам отплыть, ибо в наших подорожных черным по белому написано: "транспортировка на арендованных плавсредствах". Серега, обидевшись, замолчал, зоотехник лежал на кровати и пускал к потолку струйки дыма, а она сказала:
– Поговорите с Анкарахтыном. Он у меня сейчас единственный незанятый человек. Прямо-таки очень незанятый.
– А что он из себя?
– заинтересованно спросил Серега.
Зоотехник хмыкнул.
Она сказала:
– Увидите сами.
Смутная вера в удачу толкнула нас в тот же вечер на поиски человека с фамилией Анкарахтын.
В это время августа ночи были уже темными. Мы шли по сумеречному безлюдному поселку, загребая сапогами знаменитую гальку.
Желтым свечным и керосиновым пламенем светились отдельные окна. Ночная хитрая тишина смотрела на поселок из тундры. Человек, указавший нам дорогу, остановился и долго стоял так, глядя нам вслед. Мы обошли найденный дом кругом. Окно светилось. Я долго стучал в сени, потом дернул дверь на себя. Она открылась легко и беззвучно. Молча и нагло между ног шмыгнули на улицу две собаки.
Квадратноголовый темнолицый человек сидел на койке. Лежали куски черного тюленьего мяса. Стояла бутылка. Я посмотрел на его лицо и сразу понял, что передо мной сидит чугунный неудачник. Бывают неудачники лимонные. Это желчные, завистливые люди, при виде которых вспоминаешь о язве двенадцатиперстной кишки. Они желчны, потому что завистливы, а завистливы, потому что желчь и удача несовместимы. Чугунных неудачников толкает по жизни неизвестная злая сила. Этим мрачным, тяжелым людям боязливо подчиняются ремесла и вещи. Но, овладев ремеслом и удивив мир, они охладевают, как холодеет чугунная болванка, и в этом холодном состоянии становятся так же, как и она, черны и самоуглубленно бездумны. Я знал нескольких людей, которые, казалось, были заняты только тем, чтобы задвинуть тяжелыми шторами светлую силу сидящего в них таланта. Знал одного парня из тундры, который писал об этой тундре литые, как гантели, стихи, был хорош в дружбе до тех пор, пока не начинал творить глупости, как специально сконструированный для этой цели великолепно безмозглый робот.