Вне подозрений
Шрифт:
— Ладно. Я приму душ, а ты начинай жарить. И когда я вымоюсь, ты сможешь одеться. Идет?
— Да.
Он схватил свою одежду и направился в ванную. Вскоре она тоже поднялась, взяла ночную рубашку, радуясь, что он не следит за нею, и пошла на кухню. Она слышала, как он напевал в ванной, пока готовила яйца и бекон на разогретой сковородке и варила свежемолотый кофе.
Он появился — одетый, причесанный и выбритый. И обнял ее за талию.
— Ладно, ступай, приводи себя в порядок, а я тут пока похозяйничаю.
— О’кей. Кофе варится, но понаблюдай за тостером, он любит капризничать.
Анна
— У тебя какой-то ненормальный тостер. Я куплю тебе новый.
— С ним все в порядке, просто он немножко дурит. Когда ставишь его на «пять», он показывает «три», а вот «два» означает «пять».
Анна расставила тарелки, а он тем временем хлопотал у плиты и переворачивал бекон на сковородке.
— Как тебе нравятся яйца?
— Они «поплыли» и не дожарились.
— И мои тоже.
Они сидели бок о бок на высоких стульях, и он жадно ел, окуная тосты во влажную яичницу.
— Ты слишком быстро ешь, — заметила она.
— Знаю, но я вечно голоден.
Лангтон отодвинул тарелку, склонил голову набок и проследил за Анной. А после наклонился и поцеловал ее в шею.
— Ты довольна случившимся ночью?
— Да.
— Хорошо.
Он встал и собрал тарелки. Чуть было их не сунул в стиральную машину, но опомнился и положил в мойку. А затем взглянул на часы.
— Мне нужно позвонить в отделение и передать, чтобы в лаборатории исследовали этот камешек. Тогда все станет ясно, и мы поедем.
— О’кей, я уже готова, — откликнулась Анна, посмотрев на свою тарелку. Она почти не притронулась ни к яйцам, ни к бекону.
Лангтон побрел в гостиную, сел и начал звонить. Она съела несколько кусочков, а остальное выбросила в мусорную корзину. Положила тарелку в мойку и отправилась чистить зубы.
В ванной комнате валялись мокрые полотенца, тюбик с пастой оказался открытым, а его бритва осталась на ободке раковины. Анна посмотрела в зеркало и наклонила голову. Она с трудом могла поверить в произошедшее этой ночью.
— Трэвис, нам пора! — крикнул он.
Она окинула его пристальным взглядом.
— Твоя бывшая жена стирает тебе рубашки?
Анна снова уставилась на свое отражение, расчесала не просохшие после душа волосы и подкрасила губы.
— Трэвис! — донесся до нее новый окрик.
— Я тебя слышу, — повысила она голос.
Она подвезла Лангтона к его дому, но припарковала свою малолитражку чуть поодаль. Он забежал лишь на минуту, чтобы переодеться, и, вернувшись, еще завязывал галстук.
— Хорошо, поехали. Нам повезло, что разговор с ублюдком остался на пленке. После того как ты выключила телефон.
Она снова смерила его долгим взором.
— Твоя бывшая жена стирает тебе рубашки? — повторила Анна.
Лангтон засмеялся и покачал головой.
— Нет. Она никогда в жизни этим не занималась. У меня есть прислуга, она чистит и убирает дом. Отлично стирает, гладит и обожает крахмалить сорочки.
По дороге в отделение он беспрестанно звонил по мобильному. Казалось, их отношения ничуть не изменились за эту ночь. Когда он вышел из машины и размашистым шагом двинулся по коридору, она засеменила за ним, отстала и запуталась во вращающихся дверях.
— Не забывайте, я здесь, с вами, — проговорила Анна, но он, похоже, ее не расслышал. Отправился сразу в своей кабинет и, по обыкновению, громко хлопнул дверью. Как будто ночью ничего не произошло.
В четверть десятого приехал Майкл Паркс. Команда, собравшаяся в комнате, выслушала его рассказ о записанном на пленку разговоре Дэниэлса с Анной. Она густо покраснела, когда он обнародовал эти сведения. Однако никто даже не намекнул на это обстоятельство. Паркс несколько раз прокручивал пленку, делал заметки, а после прокомментировал эту волнующую беседу:
— Во-первых, он сорвался, и не раз, а целых три. И проколы были серьезные. Он назвал вашего подозреваемого Макдоуэлла пьяницей, а значит, видел его не так давно. Хотя уверял Трэвис, будто не встречался с ним целых двадцать лет, после той драки на дороге и скандала со своей матерью.
Лангтон посмотрел на часы.
— Во-вторых, Дэниэлс прокололся и допустил «утечку», когда употребил слово «сумки» во множественном числе. А ведь сержант Трэвис нарочно сказала лишь об одной сумке, обнаруженной у Макдоуэлла.
Лангтон тоже обратил на это внимание и встревожился.
— В-третьих, каждый из вас, наверное, ощущал его гнев и подавленность, когда сержант Трэвис постоянно напоминала ему об уме и находчивости Макдоуэлла. Если он и подстроил ловушку, желая свалить вину на бывшего владельца клуба, то легко вообразить себе его смущение. И в ответ он только повторял, что Макдоуэлл — пустое место.
Паркс перечитал свои заметки, покусывая кончик ручки.
— Тут очень ясно видно, как он пытается манипулировать сержантом Трэвис. Дэниэлс ведет себя как классический социопат. Например, он звонит, чтобы ей «помочь». И внушает, что сержант Трэвис должна быть ему благодарна. Он соблазняет ее, сулит ей повышение по службе. Заметьте, он не в силах перебороть себя и назвать свою мать по имени. Он даже не употребляет само слово — «мать». Это всегда «она», хотя он пользуется случившимся с матерью как эмоциональной причиной собственного любопытства и расспрашивает о ходе расследования.
Паркс постучал по обложке записной книжки и хмыкнул.
— А его замечания по поводу нарядов сержанта Трэвис, в которых она выглядит не лучшим образом, — это пример классической манипуляции. Да, я уже сказал — он соблазняет ее путешествием в Париж, покупкой дорогой одежды на Бонд-стрит. Уверяет, что сделает ее настоящей красавицей. Иными словами, он подкапывается к ней и старается все взять под контроль.
Паркс повернулся к Трэвис и поздравил ее с точно проведенной операцией.
— Вы хорошо раздразнили его, и, по-моему, он проникся к вам доверием, — сказал эксперт. — Но если бы Дэниэлс догадался, что разговор записывают по телефону на пленку, результат был бы прямо противоположным.