Вне правил
Шрифт:
Может, нам повезет и она ничего не узнает.
Однако не повезло. Через несколько минут после нашего разговора я решаю посмотреть в Интернете, что пишет «Кроникл». В вечернем выпуске успели опубликовать сообщение о сражении, разыгравшемся на старой спортивной арене, и на первой странице поместили довольно большую цветную фотографию двух людей, бегущих к выходу. Один из них Напарник, и он держит ребенка. Старчер смотрит в объектив, как будто специально позируя для снимка. Имена не называются, потому что времени спрашивать не было. Но любой знакомый наверняка сразу поймет, что это он.
Сколько
Из больницы звонит Напарник с новостями о рефери: его зовут Шон Кинг и он до сих пор в операционной. Меня не удивляет, что Напарник далеко не единственный, кто болтается там по коридорам, стараясь разузнать что-то. Он слышал о «множественных ранениях головы», но деталей пока не сообщается. В тюрьме он уже побывал, и наш человек там подтвердил, что мистер Запата заперт в камере и к нему никого не пускают.
В восемь утра наш недотепистый начальник полиции решает, что пора пообщаться с миром. Он организует пресс-конференцию, небольшое театрализованное представление, на котором позади шефа выстраивается плотная стена из белых полицейских в форме, которые хмуро поглядывают на репортеров, будто не хотят, чтобы те их видели. Начальник полиции полчаса отвечает на вопросы и не сообщает ни единого факта, который бы уже не попал в Интернет двумя часами раньше. Он явно наслаждается моментом, поскольку вину за случившееся нельзя возложить ни на него, ни на его подчиненных. Он уже начинает меня утомлять, когда раздается звонок Джудит.
Разговор предсказуемо ведется на повышенных тонах – она вне себя и обвиняет меня во всех смертных грехах. Она видела на первой странице фотографию сына, спасавшегося от кровопролития, и желает получить ответы, причем, черт побери, немедленно. Я заверяю ее, что наш сын крепко спит и ему, наверное, снится чудесный день, проведенный с отцом. Она говорит, что садится в первый самолет и в пять часов будет ждать меня в парке, где я должен сдать ей сына с рук на руки. Первым делом в понедельник утром она подаст заявление о лишении меня права на общение с ребенком. Валяй, говорю я, потому что этот номер у тебя не пройдет. Ни один судья в Городе не лишит меня права на общение с сыном раз в месяц. И, кто знает, может, судья, который нам попадется, тоже поклонник боев без правил. Она поносит меня на чем свет стоит, я не остаюсь в долгу, и на этом наш разговор заканчивается.
Похоже, мы с ней опять на тропе войны.
11
Воскресные газеты вышли с требованием запретить бои без правил, которые предсказуемо подверглись осуждению со всех сторон. Видео с нападением на рефери, выложенное на «Ютубе», еще до полудня набирает четыре миллиона просмотров, и Тадео моментально становится самым известным в мире бойцом смешанных боевых искусств, хотя драться он уже никогда не будет. Раненых постепенно выпускают из больницы: по счастью, серьезных травм никто
Ближе к вечеру мне разрешают встретиться с моим клиентом в одном из помещений тюрьмы, оборудованных для бесед с адвокатом. Я вхожу и сажусь на стул перед экраном из толстой металлической сетки, по другую сторону которого сидит Тадео. Его лицо сильно разбито и все в кровоподтеках, но проблема совсем не в этом. Он настолько подавлен и вял, что я невольно задаю себе вопрос, не накачали ли его успокоительным. Мы начинаем разговаривать.
– Когда меня отсюда выпустят? – спрашивает он.
Мне хочется ответить, что ему надо привыкать к новому положению, но говорю я другое:
– Завтра утром тебя отвезут в суд на первое слушание. Я там буду. Ничего особенного не произойдет. Все будут ждать развития событий с рефери. Если он умрет, то ты действительно по уши в дерьме. Если выздоровеет, то тебе предъявят кучу обвинений, но среди них не будет убийства. Примерно через неделю или около того мы снова обратимся в суд и попробуем договориться о разумном залоге. Предугадать, какую позицию займет судья, я не могу. Вот ответ на твой вопрос. Есть шанс, что через несколько дней ты сможешь выйти под залог. Но, скорее всего, тебя оставят за решеткой до суда.
– И сколько это?
– До суда?
– Да.
– Трудно сказать. Самое меньшее полгода, но, вероятно, год. Сам суд не будет долгим, потому что не придется опрашивать много свидетелей. Будут просто прокручивать запись.
Он смотрит вниз, будто сдерживая слезы. Я люблю этого парня, но мало чем могу ему помочь что сейчас, что через полгода.
– Ты помнишь, как все было? – спрашиваю я.
Он медленно кивает.
– Меня переклинило. Мне не дали победить вчистую. Рефери не давал мне драться, как я умею. Все время вмешивался и останавливал. В смысле, я не хотел его избивать, но меня переклинило. Я так разозлился, так психанул, когда он поднял не мою руку. Я же надрал ему задницу, верно?
– Кувалде или рефери?
– Кувалде, конечно. Я же надрал ему задницу?
– Нет, не надрал. Но бой ты выиграл.
Я видел каждый момент боя, и мне ни разу не показалось, что рефери чем-то мешал. В плане линии защиты вариант, что рефери своим вмешательством лишил моего подзащитного победы и тот с ним за это рассчитался, так что все было по справедливости, не проходил.
– У меня отняли победу, – говорит он.
– Рефери не судья, Тадео. Подсчет очков вели три судьи. Ты ошибся с обидчиком.
Он трогает швы на рассеченном лбу и говорит:
– Знаю, знаю. Я облажался, Себастиан, но ты же поможешь мне, правда?
– Ты знаешь, я сделаю все возможное.
– Мне дадут срок?
«Ты уже сидишь, так что привыкай». Я прикидывал возможные сроки. Если Шон Кинг умрет, думаю, двадцать лет за умышленное убийство при смягчающих обстоятельствах или, возможно, пятнадцать за непреду-мышленное убийство. Если он выживет, то от трех до пяти за нападение при отягчающих обстоятельствах. Поскольку я не готов поделиться этими соображениями, то отвечаю уклончиво: