Вне закона
Шрифт:
— Разбой и убийство.
— Продолжай в том же духе. Может быть, тебе повезет. Милый, давай-ка я тебя поскорее отвезу на яхту, пока они не успели напасть на твой след.
— Или пока я не буду настолько напуган, что не смогу выйти на улицу.
Кирби надел шляпу, очки и проверил карманы. Вернувшись, он взял забытые золотые часы с полочки у телефона. «Спасибо за все, дядюшка Омар», — подумалось с обидой.
— Сколько времени добираться до этой бухты?
— Около десяти минут.
Прежде чем выходить, Кирби поцеловал ее. Они постояли, прижавшись друг к другу. Бонни Ли взглянула на него.
— Хорошо тебе было?
— Лучше,
— Я сейчас заплачу, Кирби! Ладно, пошли.
«Санбим», как прикинул Кирби, был примерно трехлетнего возраста, побитый и грязный. Корпус уже начал ржаветь. Но двигатель завелся мгновенно, и машина с тарахтением рванулась с места, так что Кирби едва успел подхватить шляпу.
Было почти девять. Бонни Ли управляла автомобилем, высоко держа загорелые руки на руле — подбородок кверху, глаза прищурены, сигарета в углу рта. Она умело переключила скорость, легко перестраивалась из одного ряда в другой, с лихой небрежностью шла на обгон. Очень скоро Кирби понял, что девушка прекрасно водит машину и почувствовал себя в полнейшей безопасности в этой маленькой шумной желтой тарахтелке.
Автомобиль выехал на побережье и повернул на север; они миновали три квартала и увидели вдали бухту. Бонни Ли начала быстро сбавлять скорость, но тут у въезда в бухту Кирби заметил полицейский патруль. Девушка вновь нажала на газ, и они промчались мимо не сворачивая. Повернули на следующем перекрестке. Машина остановилась.
— Все. Эта лазейка для тебя закрыта, — сказала она.
— Черт подери, что же теперь делать!
— Сиди тихо и предоставь разобраться Бонни Ли. Как называется яхта?
— «Глорианна».
Под сиденьем она нашла газету и протянула ему.
— Прикройся ею, милый. Я скоро вернусь.
Бонни Ли отсутствовала пятнадцать бесконечных, невыносимых минут. Когда наконец она вернулась, то сразу села за руль. Они двинулись на запад, нашли торговый центр и припарковались возле него, среди множества других машин.
— Прости, что меня так долго не было, — сказала она. — Понадобилось время, что бы найти подходящего полицейского-одиночку и расколоть его. Твоя «Глорианна» уже отчалила — за двадцать минут до нашего появления. А за десять минут приехала полиция. На сколько я смогла выяснить, им удалось узнать, что твои вещи из какого-то дешевенького отеля перевезли в «Элайзу», а потом погрузили на борт «Глорианны». Поэтому они решили, что и сам ты находишься там же. Они считают, что теперь тебе никуда от них не деться, потому что береговой охране уже дали знать и с минуты на минуту ждут вестей о твоем задержании. Знаешь, они уверены, что и двадцать семь миллионов тоже находятся на борту, так что места себе не находят, бедняги, от нетерпения. Было бы любопытно узнать, что же погрузили на «Глорианну»?
— Так ерунда. Личные вещи. Все вместе не стоит и двухсот долларов. Есть даже пара коньков.
— Пресвятая дева Мария! Коньки!
— Мне некуда теперь деваться, Бонни Ли.
— Я бы очень хотела выслушать все с самого начала. Может быть, вернемся назад к Берни?
— Я бы не хотел туда возвращаться.
— Что нам нужно сейчас, так это где-нибудь спокойно поговорить. Последнее место, где они станут искать тебя — это общественный пляж. О'кэй?
— О'кэй, Бонни Ли.
Рев автомобиля делал всякий разговор во время езды невозможным. И вот около десяти часов утра они уже сидели на скамейке в маленьком открытом павильоне и смотрели через широкую полосу пляжа
— Давай выкладывай все, как есть, и тебе станет легче, милый.
Он рассказал ей все. Нарисовал серую неотвратимую вереницу фактов без единой краски и проблесков надежды. Чем дальше рассказывал, тем больше мрачнел. Начал Кирби с совещания, которое состоялось после похорон дядюшки Омара, и завершил рассказ утренним звонком Джозефа.
Замолчав, он опустошенно посмотрел на нее и спросил после паузы:
— Думаешь, стоит попытаться объяснить им все это?
— Кто же тебе поверит? Черт возьми, Кирби, да они подумают, что ты водишь их за нос.
— Но ты, ты-то веришь мне?
— Я люблю тебя. Ты помнишь? Во всяком случае, я помню! Но даже мне поверить в твою историю, клянусь богом, нелегко, а уж всем остальным!.. Да, трудно поверить. А Карла! Что за странное имя! Милый, после тех троих, ты, должно быть, действительно был приятно удивлен, когда я запрыгнула к тебе в постель.
— Что же мне делать?
— Снять штаны и бегать.
— Так я и знал, что ты скажешь что-нибудь в этом роде.
— Если обе твои девицы сейчас на яхте, береговая охрана уже задержала их. И эти Джозеф с Карлой попали в неприятную переделку.
— Я в этом не сомневаюсь.
Кирби непроизвольно достал из кармана золотые часы дядюшки Омара и принялся задумчиво вертеть их в руках. Завел, открыл крышку и вытянул головку, чтобы поставить правильное время. На циферблате располагались часовая, минутная и секундные стрелки; последняя заметно передвигалась. Была еще и четвертая, неподвижно застывшая на двенадцати, серебряная, в отличие от остальных трех, золотых. Кирби стало интересно, зачем нужна эта четвертая стрелка. Нажав на головку, он неожиданно обнаружил, что одновременно нажимая и поворачивая ее, может перевести серебряную стрелку в другое положение.
Но едва только он произвел эти манипуляции наступила странная тишина и в глазах у него потемнело. В первое мгновение Кирби подумал, не стало ли ему плохо с сердцем. Навалилась такая тишина, что он услышал, как стучит кровь в висках. Еще не вполне осознав случившееся, он задал себе вопрос, что с ним, и сделал было усилие, чтобы понять — но тут откуда-то изнутри стал подниматься леденящий, лишающий всякой способности рассуждать, темный ужас, в котором потонул этот порыв любознательности. Страх перед неизвестным подавляет в человеке все человеческое, отнимает у него то, чем он отличается от животных. Страх перед неизвестным отбрасывает человека туда, откуда он пришел: в пещеры, в ночь, и омытые адреналином мышцы напрягаются для резкого прыжка, для безоглядного бегства.
Кирби вскочил на ноги, тяжело, прерывисто дыша, и дрожащей рукой сорвал с глаз темные очки. Он ощутил странное сопротивление воздуха, как будто подул ровный сильный ветер, которого он не слышал — подул и со всей силой надавил на него. Мир вокруг был неподвижным; на всем лежал неприятный бледно-красный отсвет. Раньше он не раз видел это — когда смотрел через глазок фотоаппарата с красным фильтром, установленном на объективе.
Но тогда он видел еще и непрерывное движение. Теперь он попал в розовую пустыню, или в сад со скульптурами, или внутрь картины Дали, наполненной ужасом неподвижности в потерянном времени.