Внебрачный контракт
Шрифт:
Среди этого буйства красок и поз не было бабки Сары и Клавдии, которая носила под сердцем своим, несмотря на ожидания и чаяния мужа, очередную дочь.
– Ну, все! – решительно воскликнула моя родительница, накормив меня какой-то отвратительной смесью. – Пусть они тут как хотят, а мы уезжаем! – И она принялась судорожно собирать вещи. – К тете Лиде поедем! – доложила мама и кинулась к телефону вызывать такси.
Тетя Лида приходилась моей мамаше двоюродной сестрой, была старше ее на четырнадцать лет и считалась гордостью нашей семьи – во-первых, потому, что закончила Московский институт им. В.И. Сурикова, во-вторых, в художественном творчестве она добилась немалых успехов, нарисовав чуть ли не десятиметровое полотно с голубем к какому-то
– Уборку затеяла? – неожиданно появившись на пороге с бутылкой водки, спросила баба Сара.
– Мы уезжаем из этого бардака! – в ярости крикнула мамаша, бросив мою распашонку в большую красную сумку из кожзаменителя.
– Куда? – удивленно спросила та и чуть было не выронила бутылку из рук.
– К сестре моей, к Лиде.
– Нехорошо это, – очень серьезно сказала старуха, – нехорошо!
– А жить в этом хлеву хорошо? Вот Дима придет – он вам покажет Кузькину мать!
– Не пушчу! – воскликнула бабка, загородив своим тщедушным, измученным постами тельцем дверной проем, и снова повторила: – Нехорошо это!
– А спаивать их, – и мама ткнула пальцем в Никиту, – хорошо? Они еще не проснулись, а ты уж с бутылкой ни свет ни заря!
– Как же? – совсем растерялась Галина Андреевна. – Опухмелиться-то надо? Надо! Ежели им не поднести, Матрена, так они и помереть могут!
– Ты, бабка, родственников спаиваешь, самогонку гонишь, за бутылками им бегаешь, а сама ведь не пьешь! – разоблачительным тоном проговорила мама, накинула пальто и, погрузив меня с вещами в коляску, вылетела на улицу.
– Что ж Дима скажет, когда узнает? – расстроилась бабка. – Что я Зое Кузьминичне скажу? – И растерянно махнула рукой.
В двухкомнатной квартире тети царил художественный беспорядок, пахло корицей, старой мебелью и увядшими цветами. Всюду валялись кисти, краски, неоконченные картины, пяльцы с недовышитым крестом красным подсолнухом, пожелтевшие рулоны обоев (хозяйка уж какой год готовилась к ремонту), доски – тетя подбирала их, где только можно, мечтая о собственном домике в Подмосковье. Она до старости чертила план дома своей мечты, но он остался лишь на бумаге, а доски так и провалялись всю жизнь мертвым грузом, только с каждым годом их количество все прибавлялось и прибавлялось – в конце концов, дверь маленькой комнаты была забита вовсе, т.к. помещение стало ни к чему не пригодным – там все равно ногу некуда было поставить – одни бревна. В коридоре и кухне вместо табуреток – ящики с галькой (тетя, отдыхая на море, отправляла оттуда каждый день себе, любимой, неподъемные посылки с камнями, а по возвращении недели две ходила на почту с сумкой на колесиках, радостная от чувства выполненного долга и от мысли, что отпуск прошел недаром, и получала свои булыжники). Зачем? Право же, какой глупый вопрос?! Любой камешек можно превратить в настоящее произведение искусства – отшлифовать, нанести рисунок, обрамить в металл – например, в мельхиор, получится камея или крышечка от шкатулки для украшений. Да мало ли что можно сотворить из этой разноцветной гальки?
Со временем три камешка были пущены в дело – маленький зеленый использовался, как довольно большая голова змеи в кольце, другой – бежевый с черными вкраплениями – красовался в серебряной филиграни кулона, и третий – настоящий булыжник, серый и ничем не примечательный, – придавливал чертежи будущего дома в Подмосковье на подоконнике, чтоб их ветром не унесло. Остальные семь ящиков простояли нетронутыми, сколько я себя помню.
Но, несмотря на художественный беспорядок в квартире, тетя была чистоплотна до брезгливости. Ни при каких обстоятельствах она не надела бы новую вещь, не подвергнув ее тщательной стирке в нескольких водах. Посуда мылась сразу же после приема пищи хозяйственным мылом, затем долго и обильно споласкивалась, а потом опускалась в обезараживающий какой-то раствор и снова ополаскивалась – либо дистиллированной
Когда бабушка № 1 взялась однажды помочь племяннице с варкой варенья, она чуть в обморок не упала, когда Лида после соответствующей вышеприведенной обработки пластмассовых крышек бросила их в кастрюлю с кипящей водой, а через три минуты вытащила половником нечто бесформенное – похожую на массу бледных поганок. Зоя Кузьминична не выдержала и обозвала ее стерильной заразой.
Тетя была одинока в том обыкновенном значении этого слова, когда оно употребляется для характеристики семейного положения – т.е. полгода назад ей стукнуло тридцать три года, а у нее не было ни мужа, ни детей, ни родных братьев, ни сестер. Родители ее к тому времени успели расстаться с жизнью и уйти в мир иной. Но, с другой стороны, одиночество ей только снилось в прекрасных снах, потому что и дома, и в ее просторной мастерской всегда был народ: друзья, подруги, коллеги, соратники. А также знакомые этих друзей, подруг, коллег и соратников. Все они приезжали из разных уголков страны, останавливались у нее, жили, уезжали, за ними прибывали другие – скульпторы, графики, маринисты, импрессионисты, ювелиры. Настоящий конвейер!
Когда мы с мамой появились на пороге ее дома и мне в нос ударил приятный запах корицы, восточных сладостей, старой деревянной мебели и увядших цветов, я увидела длинного темноволосого юношу:
– Вы от Сенечки?
– Нет, я сестра Лиды. Она дома?
– Конечно, конечно, проходите. Лида! Это к тебе! Очень красивая девушка с прелестным ребенком! – крикнул он. – Мальчик?
– Девочка, Дуняша.
– Матюша?! Что случилось? – В коридор вылетела стройная женщина в брючном костюме, с серыми, как мышиная шерстка, глазами и жидким «хвостом» до попы.
– Они довели меня! Мама к себе наверх не пускает! Я не знала, куда идти, и приехала вот к тебе.
– И правильно сделали! – оживился темноволосый юноша, пожирая мою родительницу глазами.
– Ах, Мишка, иди работать! Говорила я тебе! Нечего было за Димку замуж выходить! Но чего уж теперь! Дуня? – спросила она, глядя на меня, и решила поздороваться. – Здравствуй, Дуня, я – твоя тетя Лида. – Слова она эти произнесла настолько же серьезно, насколько разговаривала с Мишкой, который ушел в комнату нехотя – ему явно не хотелось работать, он с удовольствием постоял бы еще в коридоре и поглазел бы на мою мамашу. – Не пойму, на кого она похожа? По-моему, их порода, перепелкинская, – сделала вывод тетя, и мне показалось, что она даже боится меня – ни на руки не возьмет, ни поцелует, ни тебе «людерки», ни «тютерки». Она совершенно не умела обращаться с детьми! – Нужно будет освободить маленькую комнату для вас. Зоська с Мишкой сегодня как раз в Питер уедут, так что место будет.
– И кроватку надо сделать! – выкрикнул Мишка, высунув свою черную кудрявую голову из большой комнаты.
– Ну, здравствуй, Матренушка, – бархатным голосом проговорил очень красивый человек. Высокий, статный, хорошо сложенный... Да что говорить, хоть красота и считается понятием растяжимым – кому-то нравится одно, другим это «одно» совсем не по душе и нравится совершенно иное... Но этот мужчина, я уверена, понравился бы и тем, и другим, потому что настоящую красоту каждый способен распознать и каждый ею, этой настоящей красотой, очаровывается в то же мгновение, как только она откроется взору.
– Юра?.. – растерялась моя родительница, лицо ее сию же секунду залилось краской, по телу словно ток электрический прошел и передался мне. И я почувствовала эту энергию в матери, вызванную появлением этого Аполлона. – Ты давно здесь? – Голос ее задрожал, стал каким-то чужим.
– Два дня как из Палеха приехал. Выставка у меня в Москве. Думаю с месяц у твоей сестры погостить, если не прогонит. Не прогонишь, а, Лид? – Он волновался. Это было видно по беспокойному его взгляду, по тому, как он теребил карандаш в руках до тех пор, пока тот не разломился пополам. – А это кто?