Внедрение
Шрифт:
Егор чуть оторвался от мягкой и очень вкусно пахнувшей груди и пробормотал:
– Так есть уже такая квартира…
– Это где же? – поинтересовалась Зоя Николаевна.
– На Петроградке… Это моя квартира… ну, в смысле, я ее снимаю уже месяцев восемь… Она маленькая, однокомнатная. Но чистенькая… А кровать… кровать я мигом поменяю.
Помощник прокурора вздохнула:
– Ты ее, небось, снял, чтобы с какой-нибудь своей девочкой жить – с однокурсницей или одноклассницей?
– Нет. – Якушев еще глубже зарылся носом в ее грудь и от этого говорил глухо: – Я там всегда один жил… Мне мать сама предложила помочь такую квартиру найти: ты, говорит, уже взрослый, должен жить отдельно.
– Мудрая у тебя мама, –
– Какие испытания? – не понял Егор.
Зоя засмеялась и поцеловала его в нос:
– На испытания кровати…
…Они встречались почти каждый день и все не могли насытиться друг другом. Егор все больше и больше попадал в эмоциональную и сексуальную зависимость от Николенко, но парень еще не ощущал своей несвободы, она не тяготила, потому что все было хорошо – любовники не ссорились, они переживали медовый месяц. А этот август в Петербурге и впрямь был «медовым» – удивительно солнечным и теплым, один погожий день сменял другой, и казалось, что лето никуда не уйдет… Но медовый месяц не может длиться вечно, да и лето, к сожалению, всегда заканчивается – по крайней мере, в Питере…
Однажды поздним вечером, когда Егор и Зоя, устав от любовных игр, лежали в постели в его квартире, Николенко вдруг горько вздохнула, будто всхлипнула, отвернулась к стенке и сказала тихо, словно продолжая какой-то разговор с самой собой:
– Жить без любви грешно…
Скорее всего, она в этом своем внутреннем разговоре имела в виду своего мужа, но Егор со свойственной всем влюбленным эгоцентричностью принял прозвучавшую фразу на свой счет.
Якушев взял голову Зои в ладони, повернул к себе и, глядя в ее затуманенные печальные глаза, сказал:
– Я люблю…
Это было его первое в жизни признание в любви. Николенко вздрогнула, потом как-то странно улыбнулась (так улыбаются люди, у которых вдруг очень сильно начинает болеть голова) и спросила:
– А еще ты кого любишь?
Егор потерся носом о ее плечо:
– Маму… потом – дядю Сашу… Но это же другая любовь. Эти любови нельзя сравнивать…
Зоя Николаевна снова вздохнула:
– Ну, тогда все в порядке…
Это прозвучало немного по-учительски. Потом они долго молчали, прижимаясь друг к другу. Якушеву очень хотелось спросить Николенко, любит ли она его, но он сумел сдержаться. От назидательного вопроса и не полученного ответа он вдруг ощутил какую-то острую тоску, которая прокатилась по сердцу ледяной волной – такая тоска иногда возникает от дурного предчувствия…
Любовь и влюбленность – вещи разные. Некоторые считают, что любовь – это то, что остается, когда естественным и нормальным путем проходит влюбленность… Но влюбленность не всегда заканчивается красиво, иногда она трансформируется в скуку – в ту самую, именно от которой один шаг до ненависти. От любви ведь никакая ненависть не может родиться, а от влюбленности – очень даже может… От любви может родиться тоска, если все идет не так, как хотелось бы… А тоска – это чувство, обращенное к небесам, это страх чего-то необратимого, что неизбежно должно случиться…
Влюбленный мужчина способен на предчувствия, но все равно становится чуть слепым, глухим и, вообще, глуповатым. Егор не заметил, что взрослая женская влюбленность Николенко постепенно трансформируется – нет, не в скуку, а в страх… Якушев не видел и не желал видеть, что Зоя Николаевна начинает опасаться его чувства… А все было просто – осознав, что в этой истории она не собирается все ставить на карту, Николенко видела совершенно искреннюю готовность (и даже почти уже намерение) Егора бросить к ее ногам все. Это «все» ей было не нужно. Она не собиралась кардинально менять свою жизнь…
Иногда толчком для изменения отношений становятся не разговоры и не ссоры, бывает, что ситуацию, как детонатор,
В начале последней декады августа Егор пришел в одну квартиру на своей территории. Ситуация была банальнейшая, в доме произошла обычная квартирная кража, нужно было опросить соседей потерпевших в рамках стандартного поквартирного обхода.
Якушев опрашивал хозяйку соседней квартиры, молодую девицу, у нее на кухне. Женщина почему-то очень дергалась, хотя было абсолютно ясно, что она к краже никакого отношения не имеет. Ну, нервничает человек и нервничает, иногда ведь люди черт-те из-за чего переживают… Внезапно девица встала из-за стола, сказала, что ей нужно в ванную, и вышла из кухни. Егор поерзал на табуретке, думал он о своем, о том, куда предложить Зое сходить вечером. На столе стояла вазочка с ржаными сухариками, опер машинально взял несколько и кинул себе в рот. Сухарики оказались не только солеными, но и перчеными. Якушев все также машинально оглядел кухню, ища, чем бы запить. Его взгляд упал на холодильник. После секундного колебания Егор встал и открыл дверцу…
…Он так и остался стоять перед открытым холодильником, словно завороженный. Там на нижней полке лежала открытая коробка из-под кроссовок. В коробке находился новорожденный ребенок. Он был сине-розового цвета, с какими-то запекшимися кровяными лохмотьями по всему тельцу. Ребенок лежал, по-взрослому раскинув руки. Якушев тяжело сглотнул, посмотрел из кухни в коридор и сунул руку за пазуху. Егор был при оружии, но о нем он даже не вспомнил и нащупывать непослушными пальцами стал не рукоятку пистолета, а мобильный телефон. Вытащив, наконец, трубку, он набрал номер телефона Николенко. Зоя ответила сразу, увидев, что на дисплее ее мобильника высветился номер Якушева:
– Привет, я сейчас немного занята…
– Подожди, – хрипло сказал опер. – Я случайно оказался в одной квартире, хозяйка которой настолько не любила своего ребенка, что засунула его в холодильник.
После секундной паузы Зоя спросила совсем другим тоном:
– Ты где?
– Рядом с холодильником.
– Сейчас к тебе приедут. Диктуй адрес.
– Диктую: Средний проспект. Дом пятнадцать. Тут в семнадцатой квартире кража, а я… В какой я – не помню.
– Ладно. Жди.
Николенко повесила трубку. Егор вытер рукавом испарину со лба и прислушался. В квартире было очень тихо, только в ванной лилась вода…
…Ждать ему действительно пришлось недолго – буквально через пять минут в квартиру влетел хмурый опер из РУВД:
– Ну, и где тут у тебя чего? Прокуратура та-акой кипеж подняла…
Якушев молча показал на холодильник, по-прежнему открытый. Опер заглянул в него и присвистнул:
– Люди, я вас не люблю… А где мамаша?
– В ванной.
Опер подошел к двери в ванную, приложил ухо, а потом забарабанил кулаком:
– Эй, не валяй дурака, открывай!
Женщина не отвечала. В ванной по-прежнему лилась вода и слышалось какое-то шуршание. «Рувэдэшный» опер и Егор еще пару минут стучали, а потом старший коллега ногой пробил картонную дверь насквозь. В образовавшуюся дыру он сунул руку и открыл защелку. В ванной девица неумело пыталась повеситься на пояске от халатика, привязанном к кронштейну душа. Опер ударил женщину по лицу и вытащил из ванной. Как ее приводили в чувство, как увозили – Якушев запомнил плохо. Из этой квартиры он отправился прямо в кабинет Николенко. К помощнику прокурора района Егор ворвался с горящими от возмущения глазами. Зоя Николаевна усадила опера и попыталась перевести его возбужденно-крикливые фразы в спокойную беседу. И они побеседовали. Когда Егор немного успокоился, говорить стала Николенко. Практически это был монолог, Якушев ее почти не перебивал: