Внешняя жизнь
Шрифт:
Это самое жалкое место в Париже, куда можно попасть за тридцать франков.
В безлюдном Ошане этим утром какое-то ощущение счастья. Я шагаю в центре изобилия между прилавками с продуктами, не заглядывая в список покупок, не заботясь о времени, набирая отовсюду по чуть-чуть, словно в огороде.
То, что Р. любит в литературном творчестве — так это жизнь автора: свобода, ощущение, что ты составляешь особую, привилегированную часть населения. У тебя возникает настойчивое желание вырывать по странице в день.
Это страдание, которое неизвестно остальным и составляет прелесть такой жизни. Само произведение, его воздействие на других
На монпарнасском кладбище, поделенном, как по-военному на дивизионы, негде спрятаться от солнца. Слева от центрального входа — могила Маргариты Дюрас, усеянная обрывками бумаги и с ее фотографией в шестнадцатилетнем возрасте. Невыносимая жара. Здесь невозможно найти Мопассана и Бодлера в окружении серых могил, которых время сделало абсолютно непохожими. Можно лишь идентифицировать мраморные надгробья последних тридцати лет. Вот, например, Серж Гинзбург, погребенный рядом со своими родителями. Рядом с ним — могила, на которой выгравировано только лишь одно имя: Клод Симон. Ее фотографирует какая-то японская туристка. Возможно, она не ведает, что писатель Клод Симон еще жив. Или же она просто хочет увезти с собой эту забавную фотографию.
Посетители бродят между захоронениями. Они не знают, что конкретно они ищут. Они видят только лишь имена на надгробных плитах. Справа от входа — Сартр и Бовуар — как всегда неразлучны. Она заслужила вечную жизнь. На их могиле — маленькие обрывки бумаги, на которых что-то написано на разных языках. Их желтоватый мраморный памятник сразу же бросается в глаза.
Три девочки — шести, четырех и двух лет, живущих в пересылочном лагере в Гренобле, залезли в старую покинутую машину. Ее двери захлопнулись. Дети не могли из нее выйти и оставались там на протяжении многих часов. Когда их обнаружили, самая младшая была уже мертва. Та, которой было четыре года, находилась в состоянии комы. Это походило на начало романа Тони Морриссона «Рай», опубликованного этой весной. Здесь ни у кого не было желания об этом говорить, так как это было правдой.
Газета «Ле Монд» частично публикует доклад прокурора Кэннэта Старра об отношениях меду Биллом Клинтоном и Моникой Левински. Возможно, из-за некоторой цензуры текст напоминает неумело написанный порнографический рассказ, в котором много повторов: «Он коснулся ее грудей, он расстегнул ширинку, и т. д.». К концу доклада мы абсолютно забываем, что главное действующее лицо — это президент Соединенных Штатов Америки. Это достаточно банальная история рядового гражданина, осторожного, не трахающегося по-настоящему из-за страха заразиться СПИДом или из-за боязни стать отцом. Описанный оральный контакт опошляет этого человека, но сохраняет некий миф, который развенчивается с последней точкой.
Еще более непристойным было изображение Клинтона на следующий день, произнесшего с экрана телевизора: «Я согрешил, я прошу прощения и т. д.».
Моника Левински была членом организации, выступающей против абортов.
Она знает все о фелляции, но что она знает об аборте, об этом испытании, о его сущности?
Сегодня митингуют учащиеся старших классов. Но только «хорошие». Чтобы помешать «плохим», хулиганам, к ним присоединиться, власти разместили отряды полиции на станциях метро и на вокзалах пригородных поездов. Санитарный кордон в Париже разделяет банды хулиганов и группы серьезных, опрятно одетых молодых людей. На вокзале в Сержи-Префектюр, у каждого выхода поставили по агенту полицейской безопасности. Несколько арабов держались в стороне.
Сегодня ехать в Париж разрешается только людям с белой кожей.
В вагоне
Административный суд Парижа. Девять иностранных граждан без документов, удостоверяющих их личность, предстают перед трибуналом: одни, либо с адвокатами. Они хотят попросить об отмене указа, о «выдворении иностранных граждан, незаконно проживающих на территории Франции, за пределы страны».
Это уютное место с креслами из велюра в холле. Приходит молодая женщина адвокат, натягивая на ходу свое адвокатское одеяние. Появляется еще одна. Мы входим в полупустой зал суда, большой и темный. Председатель еще не пришел.
Мы ждем сорок пять минут. Приходит и усаживается на свое место представительница от префектуры Парижа. Это — пятидесятилетняя женщина с безразличным выражением лица, с папками досье перед собой. Африканская семья — отец, мать и пятеро детей предстали перед слушателями.
Приходит председатель. Он садится в отдалении. Его лицо кажется нечетким, в зале не хватает освещения. Его плохо слышно. Женщина — адвокат выступает в течение трех минут в защиту мужчины, содержащего семью, в которой пять детей. Женщина, с которой он живет, имеет вид на жительство во Франции; он воспитывает четырех ее детей от предыдущего мужчины и одного своего собственного. Представительница префекта тяжело поднимается и говорит вкратце, что этот человек не имеет права оставаться во Франции.
Теперь очередь адвоката Фатиматы Н. Она быстро перечисляет доводы в защиту своей клиентки, потом спрашивает у председателя, могу ли я сказать несколько слов в защиту Фатиматы Н. Председатель говорит: «Да, если это недолго». Я подхожу к барьеру, отделяющему публику от заседателей. Я пытаюсь быстро сформулировать причины, по которым Фатимата Н. могла бы на законных основаниях остаться во Франции. Издали председатель смотрит на меня с безучастным видом. Ощущение, что ставишь неудачную пьесу, не оказывающую положительного эффекта на окружающих. Представительница префекта поднимается, высказывает свои аргументы в пользу данного указа. Все кончено, на все ушло около десяти минут.
Этим вечером я узнаю, что все прошения были отклонены.
Сегодняшним морозным утром по радио сообщили, что от холода умерли четыре человека: одна женщина в Тулузе и трое бездомных в Париже. Под словом «бездомный» подразумевают бесполое существо без прошлого и будущего, одетого в бесцветные одежды и которому некуда пойти. Это значит, что они больше не являются нормальными людьми.
Во Франции тридцать миллионов кошек и собак, которых ни за что бы не выпустили на улицу в такое время. Но мы оставляем умирать на улице мужчин и женщин может быть потому, что они подобны нам, у них такие же желания и потребности, что и у нас. Очень сложно вынести эту часть нас самих грязную, лишенную всего. Немцы, живущие рядом с концентрационными лагерями не верили, что евреи в ветхих лохмотьях — это такие же люди, как и они сами.