Шрифт:
Анонс
Весьма живое повествование с очень динамичным и оригинальным сюжетом. Большая удача: героиня, чей физический недостаток — практически полная глухота — придает сюжету определенную прелесть и интригующую неповторимость.
Это проявляется уже в самом начале повествования, в сцене в картинной галерее. При том, что гостиная мисс Силвер увешана произведениями искусства, а в картинных галереях мы ее не заставали, можно подозревать, что ее любовь к искусству зиждется скорее на сентиментальных воспоминаниях, чем на истинной привязанности к живописи. И хотя цепкое внимание Дэвида к деталям выдает в нем настоящего художника, напоминающего, кстати, образ Генриэтты Севернейк из «Лощины» (см, том 11 наст. Собр. соч.), окружающие его люди в искусстве разбираются из рук вон плохо. «Мисс Силвер прежде как-то не задумывалась, что свет можно писать».
Характерные особенности «поздней мисс Силвер» — подробные пересказы произошедшего, многочисленные сплетни — на сей раз перемежаются сменяющими друг друга неожиданными событиями. Многие из них предназначены только для того, чтобы увязать в один узелок всех действующих лиц, и зачастую совпадения происходят на самой грани возможного, но тем не менее читать все это очень увлекательно. Интересна и беспринципная Мойра — отголосок неприкрытой алчности Джейн Уилкинсон из «Лорда Эджвера» (см. том 4 наст. Собр. соч.) — и то, как звучит окончательный приговор в се адрес:
«Если бы святой Павел знал Мойру Херн, счел бы он ее подходящей для роли жены и матери?»
Еще Эркюль Пуаро считал, что главное — дать людям возможность говорить, сколько они хотят, и они обязательно скажут то, что вам нужно. В этом аспекте мисс Силвер больше напоминает его, нежели свою подругу мисс Марпл. («Значительной долей своего успеха мисс Силвер была обязана собственному умению слушать».) Но к концу своей карьеры она все чаще собирает информацию из уст других людей. Во «Внимающем оке» она не только выводит несколько очень удачных умозаключений, но и гораздо активнее, чем обычно, стремится предотвратить преступление. Все-таки приятно, что иногда она забывает про свои пинетки и становится деловитой и энергичной. Тем более что, в отличие от мисс Марпл, здоровье ее пока не подводит. Тем не менее стоило бы выяснить вопрос, насколько тяжело было бы доказать виновность преступников Похоже, Арнолд Брей скорее спасал фамильную честь, чем действовал в интересах правосудия. И даже остался в выигрыше. Вышел в Англии в 1955 году.
Перевод выполнен В. Тирдатовым специально для настоящего издания и публикуется впервые.
Хоть это и мое повествованье,В нем много ваших знаков препинанья.Способны точки возвести заслонПеред потоком бурным женских слов!Глава 1
Галерея была хорошо освещена, на взгляд Полины Пейн, даже слишком хорошо. В некотором полумраке многие картины смотрелись бы лучше. А мисс Пейн была дама неглупая, о чем свидетельствовал весь ее облик. В свои пятьдесят семь лет она одевалась так, как, на ее взгляд, требовал и возраст и положение. Ее крепко сбитую фигуру удобно облегал плотный темно-серый твидовый костюм в белую крапинку, который дополняли туфли со шнурками и темно-серая фетровая шляпа с простой черной лентой. Такую женщину менее всего ожидаешь увидеть на одной из тех маленьких зимних выставок, где демонстрируются картины скорее ради эпатажа публики, нежели с целью продажи, — разве что художник внезапно окажется знаменитым, и тогда критики примутся его бурно хвалить, ругать и горячо спорить друг с дружкой, а миллионеры — перебивать друг у друга цену.
Мисс Пейн привело сюда отнюдь не увлечение подобного рода живописью. Но если кто-то написал и выставил ваш портрет, поневоле придется сходить посмотреть, как он смотрится на экспозиции. Мисс Пейн показалось, что на выставке портрет выглядит куда лучше, чем в студии: это гордое имя молодой художник Дэвид Морей присвоил мансарде ее дома — неопрятному помещению, где он готовил какие-то зловонные смеси и спал прямо на сетке железной кровати, которая была ему коротка. Мисс Пейн стояла перед портретом, радуясь двум фактам. Во-первых, на картине отсутствовало ее имя. Он назывался не «Портрет леди» или даже «Портрет квартирной хозяйки» — что больше соответствовало бы действительности, — а просто «Слушающая». Мисс Пейн хорошо понимала,
«Продано». Полина Пейн не могла понять, кому и зачем понадобился ее портрет. Даже в молодости она считала свою внешность не более чем приятной. Мисс Пейн надеялась, что не стала безобразной и в пятьдесят семь лет, но не могла и вообразить причину, по которой кому-то захотелось повесить на стену ее изображение, даже учитывая лестный отзыв в «Художественном журнале».
Разумеется, Полина Пейн пришла на выставку не только и не столько из-за своего портрета. Сын ее кузины Хильды Гонт выставил в галерее две свои картины, и именно чувство семейного долга побудило мисс Пейн прийти посмотреть их, чтобы написать об этом Хильде. Если бы картины оказались и правда достойными, она бы непременно упомянула об этом в письме, но лгать не хотела, поскольку ложь, по ее глубоком убеждению, все равно наружу выйдет, да еще и принесет кучу неприятностей. Первая картина Уилфрида озадачила мисс Пейн — на ее взгляд, это было что-то вроде ребуса: разбитое каменное надгробие, выступающее из синеватой дымки, какие-то кости, похожие на человеческие, и аспидистра в ярко-розовом вагоне. Последняя, впрочем, изображена была очень точно — сама мисс Пейн не раз видела точно такие же растения в точно таких же розовых горшках. Возможно, стоит упомянуть, что аспидистра изображена с фотографической точностью, только это вряд ли удовлетворит материнское тщеславие Хильды.
Полина Пейн подошла ко второй картине Уилфрида.
Еще того хуже. Никаких ребусов — простое и откровенное безобразие. Мисс Пейн уселась перед ней — ноги прямо отваливались — и только теперь, с облегчением переведя дух, до конца осознала, до чего же это скверная работа.
Что же написать о ней Хильде? Ей пришло на ум единственное слово — «смелая». Тем не менее вставать Полина Пейн не собиралась — пусть ноги как следуют отдохнут. Чтобы не смотреть на возмутительное полотно, она окинула взглядом помещение. На банкетке слева сидел мужчина и изучал каталог. Почему-то ей показалось, что он сидит там уже довольно давно.
Еще один мужчина вошел в дверь в дальнем конце зала.
Он тоже держал каталог. Полина глядела, как он сверился с нужной страницей и остановился перед картиной, изображающей нечто вроде взрыва атомной бомбы. Имея превосходное зрение, она не могла себе представить, что это полотно может означать что-либо иное.
Вскоре внимание мужчины обратилось на изображение жуткой дамы — зеленоватой и, кажется, с переломанными костями, после чего он шагнул назад и сел на банкетку слева, на подобающем расстоянии от другого мужчины.
Полина отметила, что ей почему-то любопытно, достаточно ли сильное впечатление произвела на обоих джентльменов изувеченная леди, чтобы заставить их обменяться мнениями на этот счет. Если бы кто-нибудь сел теперь рядом с ней, то сама она едва ли удержалась бы от гневного монолога. Мисс Пейн наблюдала за двумя мужчинами, но если они и говорили, ей не было слышно ни единого слова. Она ничего бы не услышала, даже сидя с ними на одной скамье. Последним звуком, достигшим ушей Полины, был взрыв бомбы, обрушивший стены и потолок конторы ей на голову в 1941 году. В течение суток она была погребена под развалинами, а когда ее откопали, оказалось, что она оглохла навсегда. С присущим ей мужеством и усердием мисс Пейн научилась читать по губам, развила свои кулинарные таланты и получила место экономки в одной из деревенских школ. Перед самым концом войны умер ее дядя, Эмброуз Пейн — прямой и решительный старик, живший под девизом: «Говорю то, что думаю». За свою долгую и довольно унылую жизнь он высказал много нелицеприятных слов и сделал как минимум одно мужественное заявление — что дождется в Лондоне конца войны. Старик едва-едва не сдержал обещания — всего за неделю до прекращения боевых действий он скончался в большом старомодном доме, том же самом, где появился на свет. Эмброуз Пейн завещал дом вместе с остатками капитала своей племяннице Полине, которая вернулась в Лондон и немедленно сдала все комнаты, кроме двух на нижнем этаже, где поселилась сама.
Дядя Эмброуз был бы шокирован донельзя, но Полина любила кухню деревенской школы куда меньше, чем Лондон. Сначала было странно ходить по знакомым улицам и видеть транспорт, двигающийся абсолютно бесшумно. Но вскоре она к этому привыкла, а в чтении по губам, благодаря ежедневной практике, достигла почти совершенства.
Таким образом ей удавалось «услышать» весьма любопытные вещи, предназначенные для ушей возлюбленных, друзей или врагов. Она могла сидеть в ресторане и понимать, о чем говорят люди за столиком, находящимся от нее на солидном расстоянии, — и ни гул разговоров, ни громкая музыка были ей не помеха.