Вниз по Уралу
Шрифт:
Казаки сложили в будару и завели большой невод. В темноте не было видно будары, и только тихий переклик рыбаков шел по реке. Вышедший из-за леса месяц неожиданно ярко осветил и реку, и лес, и пески. Два раза забросили невод, но рыбы поймали немного — были чехонь, чебак и только несколько штук судаков.
— Нет рыбы! — с досадой сплюнул старшой и начал мыть невод.
Развесив невод, казаки ушли в поселок. С нами остался только Лакаев.
— Ну, теперь за волков! — тихо сказал он.
Порешив, кому где сесть, разошлись по местам.
Я сидел у самого леса. В немой тишине засеребрен был весь мир, и не было в нем совершенно звуков. Только иногда с реки доносился слабый всплеск рыбы. Завороженный тишиной, я как будто дремал, но больше всматривался в молочную даль.
Сколько прошло времени, сказать не берусь, но у самой реки прогремел раскатисто выстрел. Я замер совсем. Но вот услышал голос:
— Стрелял здесь! Сам видишь, далеко. Ушел, зараза!
Я понял, что волк не убит. С досадой встал и пошел к стану.
Утром к нам явились послы. Делегация казахов из заурального аула: степенный толстый казах и молодой джигит-охотник.
— Здравствуй! — обратились они к нам по-русски.
— Аман, джулдас! [2] — ответили мы им по-казахски.
2
Здравствуй, товарищ!
Но сейчас же нашли общий язык и разговорились.
— Двадцать казахов верхом будет завтра, только стреляй, пожалуйста, волка, — говорил старшой. — Делаем загон, большой загон, наш охотник тоже будет.
На этом и порешили.
С восходом солнца мы уже за Уралом. Идем дорогой, усыпанной листвой. Без дуновения ветра осыпается тихо лист с придорожных кустов и деревьев. Солнце ласково золотит их, в последний раз обогревает, укладывая на долгий зимний сон. Быстро ныряет в кусты блеснувший над дорогой вальдшнеп. Идем тихо, без разговоров. Павел Дмитриевич, закинув за спину свою двадцатку, идет впереди, собирая тронутую морозцем ежевику. За ним идут Валериан и доктор, я иду сзади…
Впереди вырастают верховые.
— Долго спишь, товарищ! — тихо смеется толстый казах в лисьем малахае.
До двадцати всадников окружают нас. Все тянутся посмотреть наши ружья. В полный восторг приводит казахов пятизарядный браунинг, с большим недоверием косятся они на двадцатку.
— Очень мала, не удержит волка, — по-своему говорят они, тыча в ружье Павла Дмитриевича.
— А ты гони, я покажу, как держит это ружье каскыра, — смеется Павлик.
Толстяк-атаман всех нас торопит:
— Ада, айда, джулдас, а то волк уходит.
Взбираемся на спины маленьких лошадок-киргизок и скачем за атаманом по поляне. Теперь нас семь охотников: четверо нас и трое казахов. Рядом со мной едет здоровенный детина — вот-вот под ним сломится его стригунок. У него тоже двустволка, но с одним курком.
— Ай, джулдас, яман — курок джок [3] , — говорю я.
— Ничева, ничева. Мультук якши, — смеется он, — много каскырь кончал [4] .
3
Ай, товарищ, плохо, курка нет.
4
Ружье хорошее. Много волков убил.
Через километр наш путь прегражден оврагом. В полной тишине пред этим оврагом вырастает охотничья цепь. Стою третьим от Урала. Пышный куст гребенщика отделяет меня от поляны, чуть правее — ветлы и тальник. В них ежевичник вздыбил высоко над землей густые зеленые листья. «Откуда пойдет волк? — изучаю я местность и чувствую яростный зуд и волнение: — А вдруг не на меня?»
Справа детина с «одноствольной двустволкой». А что если ему счастье? Левее — Валериан, опасный сосед: он не упустит волка. Так быстро скачут в волнении мысли. Впереди застрекотала
— Трах! — неожиданно разорвалось справа. Треск сучьев, и в ветлах мгновенный отблеск волка…
— Трах! Трах! — рассыпалось теперь слева.
Где-то стреляют еще. Вижу, как бешено вспрыгнул на поляне волк и тотчас ткнулся в кусты.
— Убил! Убил! — машет руками Валериан.
— Ай-ай-ай! — поет кругом дикий хор. Громадная волчиха лежит в общем кругу…
В азарте никто не заметил, как к этому кругу пришел Павлик и бросил из-за спины небольшого волка.
— Оныр мой! Оныр мой! — загалдела толпа. — Мультук белекей — каскыр белекей! Ой, кызык! Кызык! [5]
5
Вот так! Вот так! Ружье маленькое — волк маленький. Ой, смех! Смех!
И долго по поляне шли раскатистые взрывы смеха…
Казахи дружно уговаривали нас поехать в аул.
— Наш хороший колхоз — мясо, кумыс, молоко, арбузы, — соблазнял нас старшой.
Но мы торопились. У дороги простились со всеми и долго смотрели на всадников, которые с гиком и свистом скакали в аул с двумя трофеями нашей охоты.
Мы той же дорогой вернулись в Каленый…
Так закончилась наша поездка.
Лидия Сейфуллина
ИЗ ДНЕВНИКА ОХОТНИКА
1. Счастье в природе
Третью неделю плаваем на водах Урала. Оборудована наша экспедиция хорошо. Имеются в ее людском составе ветеринар, психиатр и бактериолог. В числе фуража три килограмма александрийского листа и всяческие противопоносные средства, но две лодки тащатся неохотливо. Гребцы невеселы. По призванию они все охотники, греблей занимаются поневоле. А птицы в последние дни встречается мало. Я не умею ни стрелять, ни грести, поэтому моя специальность на воде — критика того и другого. Сижу я на лучшем месте, на скамеечке в корме, и добросовестно оцениваю неудачные выстрелы, недостатки самодельных парусов при тыльном ветре, работу веслами при встречном и по тихой воде. На дальней суше, в Москве, когда сбивалась для совместного путешествия эта охотничья артель, моя роль была другая. Тогда я еще была охотничком безграмотным, абсолютно верующим слушателем стрелковых воспоминаний всех членов артели и каждого в отдельности; кроме того — громкоговорителем для возбуждения зависти и уважения в комнатных охотниках, у тех, кто предается страсти зверо- и птицеубийства разумно, только в мечтах, в час отдыха после обеда. В передаче своего восхищенья предполагаемой поездкой я преуспевала даже на расстоянии, по телефону. Один комнатный чуть было не примкнул к экспедиции, но в день отъезда вспомнил, что боится воды. Вместо него взяли в артель меня как аудиторию для своих рассказов. Предполагалось также, что, по женскому своему положению «аудитория» будет варить охотникам пищу.